Охота на льва
Шрифт:
– Ну и хорошо, – кивнул Шани. – Пусть дойдет, и покончим с этим, – он взглянул Мари в глаза и спросил с искренней заботой: – У тебя действительно все в порядке?
Мари вдруг увидела себя со стороны: сознание словно раздвоилось, показав ей постороннюю девушку, которая съежилась в кресле и плачет, обхватив себя руками за плечи.
– Я не знаю, – произнесла эта посторонняя девушка. – Я в самом деле не знаю.
Шани сочувствующе дотронулся до руки Мари, и дзёндари словно прорвало: не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями, она сползла с кресла на ковер и зарыдала взахлеб.
– Пожалуйста, –
Шани отложил книгу, лежавшую на коленях, и, оставив кресло, некоторое время стоял рядом с Мари, задумчиво гладя ее по влажным волосам, а затем, когда девушка почти успокоилась и перестала плакать, вдруг резко намотал ее косы на кулак и вздернул вверх. Мари была настолько поражена, что даже не вскрикнула, хотя ей было очень больно.
– Если он будет жить, милая, то все рухнет к Змеедушцевой матери, – прошипел Шани ей на ухо. – Я не хочу новой гражданской войны и тем более не хочу умирать из-за какого-то еретика. Пусть он сдохнет, и те, кто ждет чудес, ничего не получат.
Он отшвырнул дзёндари на пол и повторил:
– Пусть он сдохнет. Его сюда никто не звал.
Некоторое время Мари лежала на ковре, ничего не слыша сквозь буханье крови в ушах, а потом подняла голову и посмотрела на Шани.
– Неужели тебе не жаль? – спросила она.
– Жаль, – вздохнул Шани и протянул ей руку. – Поднимайся.
Прикосновение к сухой и горячей ладони словно прострелило Мари легким разрядом электричества. Несколько томительно долгих минут дзёндари и император молча смотрели друг на друга, а потом Мари с горечью произнесла:
– Ты меня спас, но не сделал счастливой.
– Мне искренне жаль, – честно признался Шани. – Мне правда жаль, Марьям.
Он погладил ее по плечам и заметил:
– У тебя одежда мокрая. Переоденешься?
В его голосе звучала абсолютно искренняя забота, словно Шани и в самом деле не хотел, чтобы дзёндари простудилась. Мари отрицательно качнула головой.
– Не стоит. Послушайте, может быть, все-таки…
– Нет.
Мари кивнула. По большому счету, она и не ожидала иного ответа, надеясь, что сегодня ее отпустят с миром и больше ничего не потребуют. Она сделала шаг назад и сказала без эмоций:
– Мы придем завтра к полудню.
Столица приветствовала Заступника истинного белыми знаменами с золотым кругом. Все церкви звонили в колокола, и священники читали благодарственные каноны. Люди – и истинно верующие, и те, кто сомневался, – высыпали на улицы, так что, несмотря на разгар трудовой недели, работа в городе полностью прекратилась. Заступник шел по улице в сторону центральной площади, и столица послушно следовала за ним.
С самого утра у Андрея болела голова, словно кто-то старательно и методично вбивал в висок звонкий гвоздик. «Сегодня все закончится», – думал Андрей со странным облегчением, приветствуя тех, кто махал ему рукой, и благословляя детей, которые выбегали к нему, направленные
Потом столичная панорама вдруг распахнулась знакомой площадью Победы, запруженной ликующим народом. Так, должно быть, приветствовали и Того, сосланного на Землю двадцать пять веков назад, и Андрей вдруг всей кожей почувствовал это внезапное единение с Ним и замер, будто впервые понял, где находится и кем является для этих бесконечно счастливых людей. Мари подхватила его под руку – Андрей увидел, что девушка не на шутку испугана.
– Все хорошо? – с надеждой спросила она, и глаза ее влажно блеснули.
– Все хорошо, – повторил Андрей и благодарно сжал ее ладонь. – Пойдем.
По гвоздику в виске ударили еще раз, загоняя его глубже.
Их уже ждали возле лестницы, ведущей во дворец. Там стояла цепь охранцев, освободив площадь для государя и его свиты, но Андрей не мог различить стоявших: вроде бы на заднем плане были Шани и Артуро, оба в черном, оба хмурые, и люди глядели на них, едва удерживая крик: ну взгляните же, маловеры, взгляните на него и покайтесь!
Тук. Тук. Гвоздь входил в голову Андрея, и свет, наполняющий город, становился все ярче и теплей.
– Все хорошо, – произнес Андрей и улыбнулся. – Все хорошо.
А затем молоток ударил в последний раз, и свет залил весь город.
Андрей споткнулся, делая шаг, и рухнул на мостовую.
Какое-то время люди еще по инерции голосили что-то радостное, а потом площадь застыла и умолкла, будто подавилась собственным восторгом, и поняла, что случилось что-то ужасное. Самое ужасное, что только могло случиться.
Мари закусила губу и опустила голову так низко, как только смогла. Никто не должен был сейчас видеть ее слез, да она и не имела права плакать. Кто угодно, только не она. Со стороны дворца бежали сотрудники лекарской службы в бело-голубых форменных халатах, впрочем, Мари прекрасно знала, что Андрею уже не помогут никакие реанимационные мероприятия. Яд ближневосточной рыбы тань-ин вызывал отложенное кровоизлияние в мозг, и с таким обширным инсультом было уже не справиться.
– Он умер, – сказала Мари и отступила в толпу. – Бог умер.
Кто-то подхватил ее слова, и по площади словно ветер пронесся: умер, умер. А Мари, не желая ничего видеть, слышать и знать, проскользнула среди зевак в сторону Морской улицы, где народу было уже поменьше, а главное – через два квартала располагался небольшой и очень уютный сквер. Вот там-то, рухнув на уединенную скамью, Мари и дала волю слезам.
Бог умер. А она была жива.
Впрочем, это уже не имело значения.