Охота на маршала
Шрифт:
– Спасибо, старшина, свободен. К Наумычу все-таки зайди, передашь от меня привет. Все сделает.
Бросив руку к козырьку фуражки, Антипенко вышел. При этом Дмитрий обратил внимание: кобура застегнута, и вряд ли участковый спрятал пистолет, зная о скором появлении Гонты. Старшина скорее всего даже не пытался применить против разбушевавшегося Борщевского оружие. Поскольку утихомиривать Ивана ему было не впервой, майор знал, не трудясь даже наводить специальные справки: пистолет при этом Антипенко всегда держал в кобуре. Бывший командир взвода полковой разведки Борщевский был если не опытнее, то уж точно ловчее старшины-пехотинца. Но и со своей стороны Иван никогда не пытался разоружить милиционера.
Понимая,
– Так и будешь валяться, гвардеец?
– Тебе-то чего? – парировал Борщевский, но все-таки неспешно поднялся, оперся о стену.
Все-таки он был пьян сильнее, чем пытался убедить себя Гонта. Не зная, куда пристроить свой головной убор, положил на старый круглый стол, расстегнул две верхних пуговицы синей шинели, чуть ослабил портупею.
– Мы уже много раз пытались поговорить нормально, Ваня. Не получается.
– Наморщи ум, командир, и угадай с трех раз почему.
– Ага, уже командир, значит… Ну, раз командир, тогда, может, послушаешь меня наконец и уедешь из Бахмача? Легче и проще станет всем.
– Легче уже не будет никому, – последовал ответ. – Ты меня что, выгоняешь вон из города? Может, еще приказом оформишь? Если такие приказы, чтобы прогнать человека откуда-то, в нашей стране вообще бывают.
– Бывают.
– Верно, командир, извиняюсь, забыл. Это когда кого посадят и человек отсидит, ему с его справкой нельзя проживать в таких-то городах. Только Бахмача твоего это вряд ли касается. И потом, ты меня еще посади. Павло же вон сидит…
– Знаю, – слишком резко оборвал его Гонта, не желая говорить на эту не менее больную для него тему с Иваном, тем более – нетрезвым и непредсказуемым. – А ты каждый раз, когда мне об этом напоминаешь, забываешь сказать: я не имею к посадке Соболя никакого отношения.
– Не имеешь, командир.
– И вытащить его тоже не могу отсюда, из Бахмача. Хотя будь я не тут, а в Киеве, тоже не смог бы. Так что давай не за Пашку поговорим, а за нас с тобой.
– За рыбу гроши, – парировал Борщевский. – Не срастется у нас с тобой поговорить по душам, командир. Не уеду я отсюда никуда. Всех моих, кто не умер от голода десять лет назад, в войну поубивало. От села одни трубы остались. Я сам мертвый был. А жена моя…
– Хватит! – Теперь Дмитрий выкрикнул, даже топнул ногой. – Точно что за рыбу гроши! Ни я, ни тем более Анна перед тобой ни в чем не виноваты! Сколько можно выпендриваться, в конце-то концов! Боевой офицер! За линию фронта десятки раз ходил, с того света вернулся! А ведешь себя как… – с языка чуть не сорвалось «баба», но Гонта вовремя сдержался, справедливо сочтя сравнение излишним в такой ситуации, – как я не знаю кто или что… Уже все, кому надо и кому не надо, знают, что твоя персона здесь, в городе, неприкасаема. Пока я тут начальник милиции, во всяком случае. Из последних сил терплю.
– Это называется чувство вины, командир. – Голос Ивана вновь прозвучал трезвее, чем он был на самом деле. – Ты грехи замаливаешь.
– Я в Бога не верю. Так что замаливать – это к богомолкам, я тебе молельный дом покажу. Ходят старушки, икону там приладили, тихо, никому не мешают… А вины моей, повторюсь, в том, что с похоронкой на тебя какая-то канцелярская крыса поспешила, нету. Вот сколько можно об этом говорить? Каждый раз одно и то же.
…А произошла обычная для военного времени история.
Правда, развитие эти неприятные, банальные, можно сказать – совсем не оригинальные события получили слишком уж неожиданное для всех участников. Вместо радости оттого, что все остались живы, на немало хлебнувших за военные годы людей обрушилось горе. Причем никто из них не знал, когда и как это все закончится.
Пропавшего без вести старшего лейтенанта Ивана Борщевского поспешили записать в список погибших. Похоронка на мужа догнала Анну, когда та уже вернулась из эвакуации обратно в освобожденный от немцев Киев. Молодая женщина, как положено, горевала, хотя их жизнь в законном браке продолжалась меньше года. Конечно же, была между молодым командиром и без году неделя выпускницей медицинского большая, крепкая любовь, их разлучила война, Анна ждала мужа, радовалась, что может писать ему, всегда перечитывала по нескольку раз ответы.
Но первые вдовьи слезы выплакались, надо как-то жить дальше, и молодая вдова неожиданно подумала: а ведь мужа-то она помнит не очень хорошо.
Врозь они находились дольше, чем жили вместе. Да и в то время Иван, как всякий военный, с супругой проводил время не часто. Обычно это были застолья, собирались коллеги, их жены, пили за товарища Сталина, крепость оружия, непобедимость Красной Армии, пели песни из «Веселых ребят», «Трактористов» или дружно тянули «В далекий край товарищ улетает…» [13] , танцевали под Вертинского. Так проводили время все в гарнизоне, и много позже, оплакивая погибшего мужа, Анна нет-нет, да и ловила себя на мысли: нравилось ли ей все это? О таком ли мечтала, и вообще – мечтала ли о чем-либо, кроме как выскочить, по примеру большинства подружек, поскорее замуж за командира Красной Армии.
13
Песня «Любимый город» из кинофильма «Истребители» (1939), слова Никиты Богословского (1913–2004), музыка Евгения Долматовского (1915–1994), исполнял популярный актер Марк Бернес (1911–1969).
В этот непростой период раздумий Анну Борщевскую нашло письмо, подписанное Дмитрием Гонтой. Незнакомый офицер сразу же пояснил: служил с Иваном в одном полку, даже в одной разведывательной роте. Был ему не просто командиром, но и другом, тем более что разница в возрасте между ними не слишком большая. Писал, что узнал о гибели фронтового друга в госпитале, сам комиссован по ранению, сейчас вернулся в родной город Бахмач, и главное – не считает Анну чужим человеком. Ведь Иван много о ней рассказывал, хвастался каждым письмом, бережно хранил фото красавицы-жены и даже, если верить Дмитрию, воевал не за Родину, а прежде всего – за нее, Анну. Уходя на очередное задание и сдавая документы, всегда доверял снимок супруги только ему, как самую большую для себя ценность. Заканчивалось письмо вежливыми словами: мол, не пропадайте, Анна, крепитесь, можете писать в любое время, особенно – если помощь нужна.
Так между ними завязалась переписка. А после войны, ближе к осени, Анна Борщевская решила съездить в гости к Дмитрию Гонте. Сперва ей хотелось расспросить его подробнее, каким же все-таки был ее погибший муж. Очень надеялась ярче вспомнить его для себя, ведь забывать героя вдове вроде бы не положено. Как случилось, что вскоре Гонта и Анна стали жить вместе, объяснить не только друг другу, но и себе никто из них сначала не мог, после – уже не хотел.
Новый, тысяча девятьсот сорок шестой год они встретили мужем и женой. Анна взяла его фамилию, к тому времени успела уволиться с киевской студии, оставила друзьям и подругам новый адрес: пишите, как говорится, письма. Здесь, в Бахмаче, нашлась работа в железнодорожной больнице. Послевоенная жизнь начинала налаживаться, рана, нанесенная давешней похоронкой – затягиваться, покрываться плотными рубцами.