Охота на охотников
Шрифт:
– Сейчас все испачкает кровью!
– Каукалов брезгливо поморщился. Йэх!
– Он выровнял водителя, поглубже натянул ему на голову пиджак, приказал напарнику: - Держи его так, не давай заваливаться!
Илья послушно выполнил распоряжение, он вообще с сегодняшнего вечера признал старшинство Каукалова над собой - тот был опытнее, злее, храбрее, сильнее Аронова. В глотке у Ильи что-то булькнуло, он схватился одной рукой за горло, сделал несколько глотательных движений, другой крепко держал труп за плечо.
Каукалов проворно переместился за руль, вслепую
– Накровянил кругом, гад!
– Быстро толкнул рычажок скорости вперед, скомандовал сам себе, будто космонавт Гагарин: - Поехали!
Когда вырулили на Шереметьевскую улицу, освещенную малость лучше, чем проезды Марьиной Рощи, хотя все равно слабо, тускло, с купеческим скупердяйством, Илья испугался:
– А нас не засекут?
– Кто? Не боись, родимый, не засекут... На улице - глянь-ка, ни людей, ни машин, - Каукалов привычно отвернул обшлаг куртки, посмотрел на "ориент-колледж": стрелки показывали десять минут двенадцатого. Оторвался от руля, развернулся всем корпусом, толкнул рукой в заваливающегося владельца машины, прикрикнул на напарника: - Держи его крепче, сказал же тебе! Иначе хрен машину отмоем!
Аронов, который с трудом боролся с подступающим удушьем, с тошнотой и не заметил, как выпустил убитого, очнулся и, горячечно поблескивая влажными черными глазами, наклонился, схватил покойника за запястье, крепко сжал и вновь поспешно отодвинулся от него. Держал убитого на расстоянии, одной рукой. Каукалов грубо захохотал:
– Не бойся, он не кусачий!
Словно бы в ответ на его слова в убитом, родившись где-то внутри, в груди, в животе, также раздался скрипучий могильный смех. Аронов ощутил, как от сильного, какого-то обморочного страха у него на голове дыбом поднялись волосы, и он ещё дальше отодвинулся от убитого. Смех повторился леденящий, тяжелый, его испугался не только Аронов, - испугался и Каукалов. Лицо его вытянулось, посинело, рот открылся сам по себе, он приник к рулю, совсем прилип к нему и, если бы не рулевая колонка, наверное, вообще бы выдавил ветровое стекло.
За смехом из мертвеца наружу выпростался стон - затяжной, живой, страшный, Аронов почувствовал, что его трясет - сами по себе приподнимаются и опускаются плечи, дрожат руки, потряхивает ноги, челюсть отвисла и из открытого рта на модную, с замшевыми вставками, куртку течет слюна, пальцы просто пляшут, и ему становится уже невмоготу держать убитого, тот валится, давит на него.
Аронов понял, что из него вот-вот выплеснется отчаянный крик, он уже не в силах стискивать его зубами, крик растет, вместе с ним растет и пухнет, словно на дрожжах, рвота. Сопротивляясь из последних сил, давясь, Аронов схватился за горло, икнул, мертвец навалился на него ещё плотнее, стал тяжелее, и Аронова вырвало.
Все, что ещё полминуты назад было внутри него, очутилось на брюках, на полу автомобиля. Резко запахло кислым. Аронов ошеломленно помотал головой и попросил стиснутым чужим голосом:
– Останови машину!
– Тьфу!
– отплюнулся Каукалов. Он, похоже, уже пришел в себя и вел теперь "девятку" уверенной рукой.
– Останови!
– снова попросил Аронов.
Каукалов сбросил газ, перевел скорость на нейтралку и надавил на педаль тормоза. Аронов вслепую нащупал ручку двери, открыл, вывалился наружу. Выдернув из кармана платок, смахнул рвоту с брюк и склонился над выбоиной в асфальте.
– Хы-ы-ы!
– На асфальт шлепнулась лепешка из противно пахнущей жеванины, потом выплеснулось что-то зеленое, и Аронов едва не задохнулся от обжегшей рот горечи - его рвало желчью.
Отвернувшись от напарника, Каукалов ухватил убитого водителя за воротник натянутого на голову пиджака и попытался вернуть его в сидячее положение. Каукалов был покрепче Илюшки, хотя тоже чувствовал себя паршиво.
Отблевавшись, Аронов с трудом влез в машину - он не только лишился содержимого своего желудка, он совершенно лишился сил. Вместо голоса у него теперь было слабенькое старческое сипение.
– Терпи, - сказал ему Каукалов и оглянулся назад - нет ли кого, не приближается ли какая-нибудь подозрительная машина, патрульная из муниципальной милиции или гаишная, - нет, ничего опасного не было, пронеслись лишь два "мерседеса" из ночного Останкина, один впритык к другому, и все.
– Для первого раза это нормально. Говорят, так со всеми бывает.
– А с тобой почему не было?
– с трудом выговаривал Аронов.
– Потому и не было...
– Каукалов споткнулся на секунду, - не знал, стоит об этом сообщать или не стоит, облизал губы и продолжил: - Потому и не было, что это не в первый раз.
В ответ Аронов неопределенно мотнул головой, он находился в том состоянии, когда люди совершенно не соображают, что говорят и что делают.
– Куда мы дальше?
– отдышавшись, спросил Аронов.
– Все, уже почти приехали...
Через минуту машина вползла на длинный, круто выгнутый мост, аркой взметнувшийся над железнодорожными путями, и остановилась... Каукалов выбрался из автомобиля, огляделся, невольно хмыкнул: в том, что парализованная страхом Москва становится в поздние часы пустынной, будто по городу прошелся мор, есть свои положительные стороны.
– Вылезай!
– скомандовал он Илюшке.
– Освободимся от пассажира - и тебе сразу станет легче.
– Каукалов усмехнулся.
Аронову было так жаль себя, что он готов был разрыдаться. И в ту же пору был очень далек от того, чтобы в чем-то обвинить своего приятеля. Он, жалобно скорчившись на сиденье, продолжал держать обеими вытянутыми руками заваливающегося набок убитого человека.
Вдруг Каукалов рассмеялся, Аронов вздрогнул и пришел в себя, обвел пространство влажными черными глазами, потом вылез из машины.