Охота на привидений
Шрифт:
— Да ничего. Какое наше житье. Егор, тот еще живет, а мы с Евдокией уж отживаем, — мрачновато ответил старик.
— Да ладно вам, поживете еще.
— Не зна-аю, — все так же угрюмо протянул Петр Максимович. — Тут не то что нам, а, по-моему, всему Ворожееву скоро конец.
— Это что ж так? — спросила Светка, хотя и козе было понятно, что деревня отмирает.
— Што, што, — пробурчал Петр Максимыч, глянув на нас мутными, когда-то голубыми глазками из-под кустистых седых бровей, — не што, вот што. Нечисто опять в Ворожееве, как перед войной было. Я вот давеча пошел побродить, завернул к кладбищу, вечером-то я туда не хожу, и вы не ходите,
— Ну и что? — беззаботно спросила Светка, тайком дернув меня за рукав, мол, слушай.
— Што, што, — еще недовольнее забурчал Максимыч, — не што. Перед войной так же было. Когда на первое мая тогда шли все гулять, смотрят, а на церкви сова сидит. И прабабка твоя, живая еще была: «Это, — говорит, — плохая примета, что сова днем на кресте сидит. Беда будет». И точно, в июне-то война началась. А в августе уж и церковь взорвали.
— Немцы? — спросил я.
— Какое немцы, наши. Немцы еще далеко были. Приказ в сельсовет пришел в августе церковь очистить и подготовить к сносу.
— Зачем? — удивился я.
— А затем, что приметная веха для немецких самолетов на Тверь, тогда Калинин, с бомбами заходить. Ее и взорвали. Только разорять-то никто не хотел. Председатель, Фомич, думал, думал, да и говорит одной, секретарем тут комсомольским была, выноси иконы, мол, и помощников себе возьми. Ей деваться некуда — секретарь, а больше никто не хочет. Одного Кольку уговорила, тоже был комсомолец. Так Колька-то потом сразу на фронте погиб. Как пошел, так и скоро похоронка пришла. А Анну, ее Анной звали, тут убило бомбой. На Ворожеево за войну одна бомба только и упала, и прямо между ее домом и соседним. Так в соседнем-то стену вышибло, там один старик был, Кузьмич, его только с печки сбросило, даже не ушибся, а у Анны-то в доме всех и ее тоже. Вот как церкви-то разорять. Да што, она человек была подневольный.
Мы помолчали. Я не очень-то верил в дедовские россказни. То есть, конечно, я и не сомневался, что что-то такое было. И Анна, видимо, погибла, и Колька этот, только церковь-то тут ни при чем и уж сова — тем более. Война была, вот и все. Я только ради интереса спросил тогда:
— А что нам теперь к церкви-то не ходить?
Петр Максимович опять ответил не сразу, долго смотрел в свою серенькую ветхую скатерку, я уж думал, он опять «што, што» скажет, но ответил старик по другому.
— Куделин опять бродит, — только и сказал он.
Это уж было совсем загадочно, я было подумал, что Куделин — какой-то местный бандит или хулиган, что лучше ему на глаза не попадаться, и, решив прояснить дело, спросил:
— Куделин, а это кто?
— Дух, — ответил Петр Максимыч и глянул мне в глаза.
Я молчал.
— Дух, — повторил старик. — Привидение. Помещик тут раньше жил, Куделин. Ворожеево его село было и Андреевка тоже, но Куделин Ворожеево особенно любил. Он и церковь тут эту поставил кирпичную на место деревянной, и икону туда подарил редкую, Божьей Матери, в дорогом окладе из серебра с драгоценными камнями. Церковь тоже была Божьей Матери, Успения Божьей Матери то есть. Так когда Куделин помер, а он хоть церковь-то ставил и икону дарил, рассказывали, большой грешник был. Какой-то грех на нем висел, какой, я и не знаю. Только он все это строил и подарки делал, чтобы грех тот замолить, да, видно, очень уж грех велик. Церковь эту Куделин знаешь, как строил, он мастера, что стены
Максимыч немного помолчал, глядя в окошко с грязной занавесочкой, и продолжил:
— После смерти-то Куделина в склеп положили на кладбище, здесь за церковью. У всех там могилы, а у Куделина склеп, он вообще всякие любил оригинальности, медведя дома держал и зимой по Волге катался под парусом. Так вот в этом склепе его и похоронили. А потом стали примечать, что по ночам дух его вокруг церкви ходит, стало быть, охраняет от вредителей.
— Ну это уж, Петр Максимыч, совсем сказки, — не удержался я.
— Сказки не сказки, — пожал сутулыми плечами Максимыч, — а только я его видел. Да и икону он тоже с собой унес.
— Куда? — усмехнулся я. — В склеп?
— Не знаю. Только икона та древняя в драгоценном окладе в день разрушения церкви пропала. Тогда Анна-то с Колькой все вынесли, и утварь всю, и из алтаря, и отовсюду, какие были иконы, все там в кучу в клубе свалили, а Божьей Матери-то и нет. А ведь церковь-то перед тем за день заперли. И икона там на месте была. Потом пришли, замок нетронутый, окна закрыты, а иконы нет.
— Ну, может, кто ночью замок открыл, взял икону, потом закрыл, и все, — высказал я свое предположение.
— Не-е, — Петр Максимыч отрицательно покрутил головой, — ключ от замка только один был у председателя. Не-е, ее Куделин унес. Потому как он дух, и ему на стены и замки плевать.
— Да вы что, — вконец удивился я, — Петр Максимыч, и вправду в это верите?
— Я-то?
— Вы-то.
— Я верю. Потому как в Ворожееве всякое испокон веков было. Само название — Ворожеево, ворожить — колдовать значит. И тут всякие чудеса творились и творятся, и ведьмы всегда жили, и колдуны. Вот и теперь, народу-то уж почти нет, а ведьма есть, Евдокия-то, ее бабка, — и Максимыч кивнул на Светку.
Я удивленно вытаращил на нее глаза.
— Двоюродная бабка, — скромно поправила Светка.
— Поэтому я верю, — продолжал между тем Петр Максимович. — А вот Егор не верит. Тот не верит. Он говорит, что икону эту священнослужители из церкви вынесли и в могилу с последним попом, протоиереем местным, отцом Михаилом, тогда закопали. Отец Михаил-то, как узнал, что его храм разорять будут, ездил куда-то, добивался чего-то, да вернулся ни с чем и сразу заболел сердцем. А как иконы-то вынесли, он в тот же день и умер, уж колокольню-то без него взорвали. Только я не думаю, что икону с ним зарыли, не знаю уж, откуда Егор это взял, в заблуждении он, в заблуждении. Что ж это за священники, если они святой образ в землю закапывают, такому не бывать. Да Егору-то что, нехристь.
Старик замолчал, а Светка тут как раз вспомнила о том, за чем мы, собственно, и пришли.
— Нет, — ответил Петр Максимович к Светкиному разочарованию, — котят я тут таких не видал. У Егоровой кошки летом котята были, но они все разноцветные, а чтобы черный… Нет, не видел. Вот только у Евдокии Бармалей черный котище, ну так ему уж лет семь будет. Может, Евдокия и этого прибрала, для своих надобностей, ей черные кошки вроде как сродни. — Старик, лукаво посмеиваясь, глянул на Светку. Но она не заметила этой усмешки, опечаленная отрицательным ответом.