Охота на Снарка

Во-первых, было два основоположника литературы абсурда — Эдвард Лир, издавший несколько «Книг нонсенса», и Льюис Кэрролл, издавший сперва «Алису в стране чудес», потом «Алису в Зазеркалье», а потом (в марте 1876 года) «Охоту на Снарка».

Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям — взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.

В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил «Страну Чудес», а другой — Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey — haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк.

Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что — не может того быть. Тем более, когда такой пред водитель с колокольчиком!

Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и

предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и… Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему.

В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).

Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.

Можно мыслить и более фундаментально. Тогда «Охота на Снарка» предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой «Книгой Экклезиаста» — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, «вверх тормашками»).

А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово! Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой ситуации.

Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача:

Вообще, переводить игровые, комические стихи непросто. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория! Тяжелы подковки-то.

А нужно ли это делать, вообще, — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность. Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в тоже время естественно приложимой к русской ситуации. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить. Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «Б»: дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста! Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» — быть, быть, быть! На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.

Балабон, капитан и предводитель,

Билетер,

барахольщик,

шляпный Болванщик,

отставной козы Барабанщик, он же Бывший судья,

Бильярдный маэстро,

банкир,

Булочник, он же Огрызок, Дохляк и пр.;

Бо6ер,

браконьер,

Снарк,

Буджум,

Хворобей,

Кровопир,

Призрак дядюшки,

Видения Суда,

Обитатели гор и другие.

«Вот где водится Снарк!» — возгласил Балабон. Указав на вершину горы; И матросов на берег вытаскивал он, Их подтягивал за вихры. «Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю: Вам отваги придаст эта весть. Вот где водится Снарк! В третий раз говорю. То, что трижды сказал, то и есть». Был отряд на подбор! Первым шел Билетер Дальше следовал шляпный Болванщик, Барахольщик с багром, чтоб следить за добром И козы отставной Барабанщик. Биллиардный маэстро — отменный игрок Мог любого обчистить до нитки; Но Банкир всю наличность убрал под замок Чтобы как-то уменьшить убытки Был меж ними Бобер, на уловки хитер, По канве вышивал он прекрасно И, по слухам, не раз их от гибели спас. Но вот как — совершен но неясно. Был там некто, забывший на суше свой зонт, Сухари и отборный изюм, Плащ, который был загодя отдан в ремонт, И практически новый костюм. Тридцать восемь тюков он на пристань привез. И на каждом — свой номер и вес; Но потом как-то выпустил этот вопрос И уплыл в путешествие без. Можно было б смириться с потерей плаща Уповая на семь сюртуков И три пары штиблет; но. пропажу ища, Он забыл даже, кто он таков. Его звали: «Эй, там!» или «Как тебя бишь!» Отзываться он сразу привык И на «Вот тебе на» и на «Вот тебе шиш», И на всякий внушительный крик. Ну а тем. кто любил выражаться точней Он под кличкой иной был знаком. В кругу самом близком он звался «огрызком» В широких кругах — «дохляком» «И умом не Сократ, и лицом не Парис, — Отзывался о нем Балабон. — Но зато не боится он Снарков и крыс, Крепок волей и духом силен!» Он с гиенами шутки себе позволял, Взглядом пробуя их укорить, И однажды под лапу с медведем гулял. Чтобы как-то его подбодрить. Он как Булочник, в сущности, взят был на борт, Но позднее признаньем потряс, Что умеет он печь только Базельский торт, Но запаса к нему не запас. Их последний матрос, хоть и выглядел пнем, — Это был интересный пенек: Он свихнулся на Снарке, и только на нем, Чем вниманье к себе и привлек. Это был Браконьер, но особых манер: Убивать он умел лишь Бобров, Что и всплыло поздней, через несколько дней, Вдалеке от родных берегов. И вскричал Балабон, поражен, раздражен: «Но Бобер здесь один, а не пять! И притом это — мой, совершенно ручной, Мне б его не хотелось терять». И, услышав известье, смутился Бобер, Как-то съежился сразу и скис, И обеими лапками слезы утер, И сказал: «Неприятный сюрприз» Кто-то выдвинул робко отчаянный план: Рассадить их по двум кораблям. Но решительно не пожелал капитан Экипаж свой делить пополам. «И одним кораблем управлять нелегко, Целый день в колокольчик звеня, А с двумя (он сказал) не уплыть далеко, Нет уж, братцы, увольте меня!» Билетер предложил, чтобы панцирь грудной Раздобыл непременно Бобер И немедленно застраховался в одной Из надежных банкирских контор. А Банкир, положение дел оценя, Предложил то, что именно надо: Договор страхованья квартир от огня И на случай ущерба от града. И с того злополучного часа бобер, Если он с браконьером встречался, Беспричинно грустнел, отворачивал взор И как девушка скромно держался. Балабона судьба им послала сама: По осанке, по грации — лев! Вы бы в нем заподозрили бездну ума, В первый раз на него поглядев. Он с собою взял в плаванье Карту морей, На которой земли — ни следа; И команда, с восторгом склонившись над ней Дружным хором воскликнула: «Да!» Для чего, в самом деле, полюса, параллели, Зоны, тропики и зодиаки? И команда в ответ: «В жизни этого нет, Это — чисто условные знаки. На обыденных картах-слова, острова, Все сплелось, перепуталось — жуть! А на нашей, как в море, одна синева, Вот так карта — приятно взглянуть!» Да, приятно… Но вскоре после выхода в море Стало ясно, что их капитан Из моряцких наук знал единственный трюк — Балабонить на весь океан. И когда иногда, вдохновеньем бурля, Он кричал: «Заворачивай носом! Носом влево, а корпусом — право руля!» — Что прикажете делать матросам? Доводилось им плыть и кормою вперед, Что, по мненью бывалых людей, Характерно в условиях жарких широт Для снаркирующих кораблей. И притом Балабон — говорим не в упрек — Полагал, и уверен был даже, Что раз надо, к примеру, ему на восток, То и ветру, конечно, туда же. Наконец с корабля закричали: «Земля!» — И открылся им брег неизвестный. Но, взглянув на пейзаж, приуныл экипаж: Всюду скалы, провалы и бездны. И, заметя броженье умов, балабон Произнес утешительным тоном Каламбурчик, хранимый до черных времен, — Экипаж отвечал только стоном. Он им рому налил своей щедрой рукой, Рассадил, и призвал их к вниманью, И торжественно (дергая левой щекой) Обратился с докладом к собранью: «Цель близка, о сограждане! Очень близка!» (Все поежились, как от морозу. Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка, Разливая повторную дозу.) «Много месяцев плыли мы, много недель, Нам бывало и мокро, и жарко, Но нигде не видали — ни разу досель! — Ни малейшего проблеска Снарка. Плыли много недель, много дней и ночей, Нам встречались и рифы, и мели; Но желанного Снарка, отрады очей, Созерцать не пришлось нам доселе. Так внемлите, друзья! Вам поведаю я Пять бесспорных и точных примет, По которым поймете — если только найдете, — Кто попался вам — Снарк или нет. Разберем по порядку. На вкус он не сладкий, Жестковат, но приятно хрустит, Словно новый сюртук, если в талии туг, И слегка привиденьем разит. Он встает очень поздно. Так поздно встает (Важно помнить об этой примете), Что свой утренний чай на закате он пьет, А обедает он на рассвете. В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать? Если шутку он где-то услышит, Как жучок, цепенеет, боится понять И четыре минуты не дышит. Он, в-четвертых, любитель купальных кабин И с собою их возит повсюду, Видя в них украшение гор и долин. (Я бы мог возразить, но не буду.) В-пятых, гордость! А далее сделаем так: Разобьем их на несколько кучек И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак И отдельно — Усатых Колючек. Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них. (Тут оратор немного смутился.) Есть и БУДЖУМЫ…» Булочник тихо поник И без чувств на траву повалился. И катали его, щекотали его, Растирали виски винегретом, Тормошили, будили, в себя приводили Повидлом и добрым советом. И когда он очнулся и смог говорить, Захотел он поведать рассказ. И вскричал Балабон: «Попрошу не вопить!» И звонком возбужденно затряс. Воцарилася тишь. Доносилося лишь, Как у берега волны бурлили Когда тот, кого звали «Эй, как тебя бишь», Речь повел в ископаемом стиле. «Я, — он начал, — из бедной, но честной семьи…» «Перепрыгнем вступленье — и к Снарку! — Перебил капитан. — Если ляжет туман, Все труды наши выйдут насмарку». «Сорок лет уже прыгаю, боже ты мой! — Всхлипнул Булочник, вынув платок. — Буду краток: я помню тот день роковой, День отплытья — о, как он далек! Добрый дядюшка мой (по нему я крещен) На прощание мне говорил…» «Перепрыгнули дядю!» — взревел Балабон И сердито в звонок зазвонил. «Он учил меня так, — не смутился Дохляк, — Если Снарк — просто Снарк, без подвоха, Его можно тушить, и в бульон покрошить, И подать с овощами неплохо. Ты с умом и со свечкой к нему подступай, С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций ему угрожай И пленяй процветанья картиной…» «Замечательный метод! — прервал Балабон. — Я слыхал о нем, честное слово. Подступать с упованием (я убежден) — Это первый закон Снарколова!» «… Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь Вместо Снарка на Буджума. Ибо Ты без слуху и духу тогда пропадешь, Не успев даже крикнуть „спасибо“. Вот что, вот что меня постоянно гнетет, Как припомню — потеет загривок, И всего меня этак знобит и трясет, Будто масло сбивают из сливок. Вот что, вот что страшит…» — «Ну, заладил опять!» Перебил предводитель в досаде. Но уперся Дохляк: «Нет, позвольте сказать! Вот что, вот что я слышал от дяди И в навязчивом сне Снарк является мне Сумасшедшими, злыми ночами; И его я крошу, и за горло душу, И к столу подаю с овощами. Но я знаю, что если я вдруг набреду Вместо Снарка на Буджума — худо! Я без слуху и духу тогда пропаду И в природе встречаться не буду».