Охота за призраком. Борьба спецслужб СССР, США и Западной Германии за архивы МГБ ГДР

Генерал Новиков был службист, и хороший службист. Привычка к пунктуальному распорядку осталась у него еще со времен пребывания в должности старшего оперуполномоченного военной контрразведки. Это была третья ступенька на служебной лестнице, и занимаемая должность соответствовала званию майора, что говорило о его опыте работы. Поэтому, когда его направили после службы в контрразведке в «Лесную школу» – Краснознаменный институт КГБ тогда еще при Совмине СССР, а сейчас превратившийся в Академию внешней разведки имени Андропова, то он сразу стал «старшиной группы». Группы были небольшими и не всегда превышали десяток человек, что было удобно для учебного процесса. Генерал-лейтенант Николай Леонов, прошедший путь от слушателя тогда еще на «засекреченном объекте под Москвой», именовавшемся в его времена сто первой школой, до руководителя аналитического управления советской внешней разведки, писал в своей книге «Лихолетье: последние операции советской разведки», что командовал каждой группой полковник-воспитатель. Тот отвечал перед вышестоящим начальством «за нашу успеваемость, политическую безупречность,

Сотрудники контрразведки как территориальных органов, так и Второго главного управления КГБ и военной контрразведки являлись, по сути дела, основным контингентом слушателей этой разведшколы, где на одногодичных или трехгодичных курсах (основным критерием являлся уровень знания языка будущей страны пребывания) они постигали азы разведывательной деятельности. Понятно, что наиболее опытные слушатели и занимали посты «старшины» и «парторга». Как правило, все слушатели были членами КПСС. В свое время этот путь прошел и нынешний российский президент Владимир Путин.

Впрочем, другим важным контингентом учебных заведений Первого главного управления (ПГУ) КГБ СССР были командированные партийные работники. Но, как указывает в своих воспоминаниях последний руководитель ПГУ Леонид Шебаршин, этот же порядок – отдавать предпочтение работникам партийно-комсомольского аппарата – распространялся на МИД и, возможно, на другие учреждения. Партработники, как и все слушатели, проходили полный курс обучения в институте имени Андропова и выпускались в несколько более высоком звании, чем обычные слушатели, – капитана или майора. Они назначались на более высокие, но не руководящие должности. Годы работы в партийных и комсомольских органах засчитывались в стаж воинской службы, что потом благоприятно отражалось на их пенсионном обеспечении. По мнению Шебаршина, «в их числе есть и очень способные и посредственные работники».

Командировку в ГДР осенью 1989 года генерал воспринял с интересом. Тем более что до этого он поработал на оперативной работе в боннской резидентуре КГБ и немцев, а кроме того, политику как ФРГ, так и ГДР знал досконально. Не секрет, что должность руководителя соответствующего подразделения главка, отвечавшего за немецкое направление работы, давало ему возможность и впоследствии прекрасно ориентироваться в тонких хитросплетениях германской политики.

А 1989 год, когда он выехал в качестве нового главы Представительства КГБ в ГДР, явился знаменательным для Германии, Европы, да и, пожалуй, для всего мира, поскольку это было связано с падением Берлинской стены, положившим начало объединению двух Германий. Хотя и с юридической, и с формальной точки зрения это было скорее поглощение Западной Германией ГДР. Этим событиям предшествовала значительная политическая активность на разных уровнях как руководства СССР в лице Михаила Горбачева и тогдашнего министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе, так и политического руководства ГДР. В этой связи заслуживает внимания высказывание Эриха Хонеккера, главы ЦК СЕПГ, которое приводит в своей книге Игорь Максимычев, тогда советник-посланник Посольства СССР в ГДР, в своей книге «Падение Берлинской стены». Хонеккер исходил из необходимости активизировать отношения с ФРГ с тем, чтобы оказывать через Бонн соответствующее влияние на союзников Западной Германии прежде всего в плане разоружения. Конечно, этот тезис вызывает определенные сомнения, и, наверное, он предназначен был именно для советских партнеров, чтобы они не слишком критически присматривались к действиям руководителей ГДР. Дело в том, что контакты двух германских государств всегда вызывали пристальное внимание политиков, и не только в СССР. Как описывает Маркус Вольф, руководитель внешней разведки ГДР до 1986 года, свои приезды в Москву в автобиографическом труде «Игра на чужом поле»: «Когда я приезжал в Москву, Крючков (тогда руководитель Первого главного управления КГБ СССР – внешней разведки) всегда провожал меня в дальнюю комнату, наливал большую порцию виски и говорил: „Ну, рассказывай, что происходит“». Это показательно, поскольку получаемая советским руководством информация о процессах, происходящих в ГДР, была во многом противоречивой. С одной стороны, генсек СЕПГ Эрих Хонеккер критически относился к возможности налаживания отношений между ФРГ и СССР, а с другой – самые большие опасения в Москве вызывала возможность неконтролируемого сближения двух германских государств.

Валентин Фалин, посол СССР в ФРГ и затем первый заместитель заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС, позднее заведующий Международным отделом ЦК КПСС и секретарь ЦК КПСС, в своей книге «Политические воспоминания» [1] (вышла в немецком издательстве «Дрёмер Кнаур» на немецком языке) говорит, что в период прихода к власти на Рейне социал-либеральной коалиции в 70-е годы прошлого века ему поступали сигналы о контактах руководства СЕПГ с функционерами западногерманского правительства. Они, с одной стороны, вызывали у части функционеров восточногерманской СЕПГ националистические, а с другой стороны – панические настроения. Со временем эти настроения начинали углубляться. Ситуация начала обостряться с началом 80-х годов. Сам Вольф задавался на страницах своего автобиографического труда вопросом о будущем ГДР.

Он пишет: «Позже я часто спрашивал себя: а может быть, Хонеккер со своими самостоятельными ходами в политике в отношении ФРГ и в зондажах в Пекине показал большую мудрость и был умнее, чем все мы, которые прежде всего старались избежать любого возможного конфликта с Советским Союзом?» И он сам отвечает, что «нет, его слабость как руководителя нельзя приукрасить. Его своенравная позиция последних лет в руководстве ГДР проистекала из догматического мышления и субъективизма, переоценки собственной персоны и полной оторванности от всякой реальности». Достаточно полную картину недоверия, царившего в отношениях политического руководства ГДР и СССР, дает описание визита Хонеккера в июне 1984 года в Москву. Сам Вольф рассказывает о нем в своей автобиографии со ссылкой на министра иностранных дел Оскара Фишера. Тогдашний советский генсек в лице Константина Черненко высказал Хонеккеру резкие упреки, обвинив его в контактах ГДР и ФРГ, подрывающих дело социализма, создающих предпосылки для националистических настроений, в сильнейшей степени угрожающих существованию ГДР. Есть описание ситуации и с советской стороны. Об острейшем кризисе между высшим руководством СССР и ГДР пишет в своих мемуарах и руководитель информационного отдела Представительства КГБ СССР в ГДР Иван Кузьмин в своих мемуарах: «Именно в предыдущий год нашел свое развитие и разрешение острейший кризис из-за „двойного решения“ НАТО – система военно-стратегических мер, принятых лидерами США, Великобритании, Франции и ФРГ 12 декабря 1979 года относительно развертывания американских ракет средней дальности в Европе как ответ на советские ракеты СС-20. Первые ракеты „Першинг-2“ поступили в Западную Германию 30 ноября 1983 года. Стало очевидно, что Э. Хонеккер ведет двойную игру с руководством КПСС. Весьма остро встал вопрос о его ответном официальном визите в Западную Германию. Осенью 1984 года восточногерманская сторона завершала последние приготовления к этому визиту. Намерения Э. Хонеккера вызывали серьезную озабоченность советских руководителей, тем более что визит должен был состояться буквально накануне размещения в ФРГ американских ракет „Першинг-2“ и крылатых ракет. Однако, учитывая ограниченную дееспособность К.У. Черненко, лидер ГДР игнорировал советскую позицию и завершал приготовления к визиту».

Тем не менее, несмотря на неудовольствие Черненко, германо-германское сближение продолжалось, как если бы ничего не произошло. Руководство ГДР планировало визит Хонеккера в ФРГ и как ответный жест – многомиллиардный кредит. И все это, указывает Вольф, без одобрения ЦК КПСС. Советский Союз, отмечает Вольф, узнал об этом, поскольку ФРГ предала эти переговоры гласности. После этого тлеющие разногласия между ГДР и СССР превратились в открытую стычку, делает он свой вывод.

Все эти события обещали для секретных служб (и не только советских) значительный объем работы. Именно в тот период, который во многом совпал по времени с приходом в СССР к власти Михаила Горбачева, появилось новое направление работы КГБ в ГДР, так называемое направление «Луч».

Относительно «Луча» существует много спекуляций от подготовки «демократического переворота» в ГДР в соответствии с представлениями Горбачева до физического устранения Хонеккера в соответствии с представлениями его предшественников. Направление «Луч» на самом деле означало всего лишь получение доверительной информации от неофициальных контактов в ГДР о состоянии дел в «первом на немецкой земле государстве рабочих и крестьян», как тогда предпочитали пафосно называть ГДР. Во внешней разведке практиковался объектовый принцип организации работы. Поэтому разработкой правительственных и партийных объектов в ГДР, как и в других социалистических странах, входивших в систему Варшавского договора, КГБ не занимался. Хотя вербовки в качестве агентов граждан ГДР, как, впрочем, и граждан других социалистических стран, для проникновения в объекты стран НАТО случались. Но при этом довольно активно использовались возможности местных спецслужб. Речь идет о проверке по учетам, установке и проведении наблюдения. Поэтому о всех привлеченных к сотрудничеству с советской разведкой гражданах ГДР МГБ ГДР, или Штази, как его неофициально называли по немецкой аббревиатуре – Ministerium f"ur Staatssicherheit, располагало более или менее подробными сведениями, а многие из привлеченных к сотрудничеству были, по сути дела, двойными агентами и работали на обе спецслужбы.

Другое дело – работа с партийными функционерами, сотрудниками спецслужб или чиновниками МИДа. Вот ими-то и занимался «Луч», но формально подобные контакты не оформляли, да и «немецких друзей», как неофициально назвали тогда сотрудников МГБ ГДР, в известность не ставили. Впрочем, контакты по линии резидентур КГБ с диппредставителями ГДР бывали и до создания направления «Луч», но они носили сугубо доверительный характер и, как правило, не оформлялись. Другими словами, в информационных телеграммах из резидентур назывались имена контактов (конечно, в зашифрованном виде), но псевдонимы, как, скажем, агентам, им не присваивались. Хотя деньги на их угощение, если таковое имело место, списывались и бухгалтерией Центра (Первого главного управления КГБ СССР) такие расходы принимались.

Всю информацию по ГДР советское руководство до создания «Луча» получало, по сути дела, из официальных контактов по государственной и партийной линии. Разумеется, существовал и обмен информацией по линии спецслужб. Но, понятно, что Москву информировали, как правило, только в том объеме, в котором это было разрешено руководством МГБ ГДР или военной разведки ГДР. Понятно, что этот объем контролировался или, правильнее сказать, дозировался высшим руководством СЕПГ.

Поэтому получение доверительной информации вне рамок официальных контактов являлось важным дополнительным источником информации, и этим занимались сотрудники КГБ, работавшие по этому направлению. Главный объем работы по «Лучу» осуществляли, как правило, сотрудники Аппарата Уполномоченного КГБ СССР по координации и связи с МГБ ГДР, и за нее нес ответственность глава представительства. У сотрудников резидентуры, располагавшейся на территории посольства, были свои задачи. Конечно, определенный объем информации поступал и из отделов, занимавшихся другими направлениями деятельности, но ГДР не являлась для них приоритетом.