Охота за святым Георгием
Шрифт:
— И вы решили обойти закон? Другого пути не нашли. Интересно получается, — Федор Георгиевич был неумолим. — А вы, гражданин Островцев! Вы тоже не понимали, что затеяла ваша приятельница? Почему вы не остановили ее, почему не отказались от этой по меньшей мере неумной затеи?
Молодой художник не сразу ответил. Молчал, долго молчал. Потом скорее выдохнул, чем произнес:
— Я люблю Настю. Понимаете, люблю! Мне не хотелось ее огорчать, а она просто жила этой мыслью.
Я тревожно оглядел присутствующих. Я боялся смешка, боялся чьей-либо неудачной шутки, но я увидел только сочувствие на лицах. Может, этого и не хотелось полковнику милиции, но так уж получилось, что его молодые сотрудники явно симпатизировали бедному влюбленному.
Федор Георгиевич был явно обескуражен признанием молодого человека.
—
— Н-да-а… Чувствуется огромный опыт, — кто-то бросил эту ехидную реплику. Бросил настолько умеючи и неприметно, что было неизвестно, из какого угла она прозвучала.
Гончаров, насупившись, оглядел собравшихся и заговорил снова:
— К счастью, затея провалилась, но не по вине Колтуновой и Островцева. Эти герои наверняка довели бы ее до конца. Затея с подменой икон провалилась потому, что на горизонте появился враг. Политический враг — Жорж Риполл. Этот заагентуренный иностранной разведкой сукин сын, к сожалению, оказался студентом советского вуза. Что делать… культурный обмен. Хотя кто-то недавно сострил, правда, по другому поводу, что иногда получается неэквивалентный научный обмен. С Риполлом произошло то же самое. Он приехал не учиться, а поучать, не приобретать научные знания, а торговать антисоветским багажом, которым его щедро наградили хозяева. Да, вообще-то информация о подвигах приезжего молодчика не входит в мою компетенцию, но скажу, что кое-кто из наших молодых людей попался на удочку дешевых побасенок и мнимой щедрости этого гангстера от идеологии. Я вас имею в виду, Юра Стекловицкий!
— Этого еще не хватает! Чем я-то грешен? К иконам никакого отношения не имею! — От волнения Стекловицкий даже привстал со стула.
— Есть такое понятие «фрондировать», — невозмутимо продолжал Гончаров. — Тем, кому оно непонятно, поясню, — Федор Георгиевич вытянул из ящика словарь и открыл ранее заложенную страницу.
Вот оно что! Оказывается, полковник милиции тщательно готовился к сегодняшней встрече.
— «Фрондировать — выражать недовольство главным образом по личным, непринципиальным мотивам, или, иначе, непринципиальная оппозиция». Фрондерство, — продолжал Гончаров, — для некоторой небольшой части советской молодежи стало чем-то вроде нормы поведения. В ход пошла теорийка «наведения мостов». Дескать, раз мирное сосуществование с капиталистическим миром — значит пинай, круши идеологические принципы Родины. Пиши и болтай, что душа просит, а что это за душонка, дело десятое… Даешь все как у них! Свободу распутству, манерничанью во всем и везде, свободу предпринимательству; а если этих мнимых свобод нет — значит пребывай в перманентной оппозиции. Лихо и модно!
Фрондерство и бдительность взаимно исключают друг друга. Ужом вползает враг, а оборачивается змеей гремучей. Вот то-то и оно, товарищ Стекловицкий! Нельзя снисходительно относиться ни к враждебным высказываниям кого бы то ни было, даже за ресторанным столиком, ни к любым нарушениям советских законов, в том числе и в кинонелегальщине. Этот ход врага нам хорошо знаком. Он несет в себе не только попытку идеологической диверсии, но и ставит другую цель — заарканить нужного человека. В данном случае таким человеком оказался Орлов, а вы вольно или невольно помогли врагу. Предоставили ему квартиру, собрали дружков, считали, что нет ничего особенного, все в порядке вещей. Хочу — смотрю нелегальные кинофильмы, хочу — устраиваю у себя на квартире нелегальные киносеансы. Вот так понимает свободу комсомолец, студент Стекловицкий. Для него свобода — это своеволие, а то, что в результате этой «свободы» за его спиной орудует Риполл, об этом товарищу Стекловицкому невдомек. Ведь он чувствует себя поборником всеобщей свободы, а по существу является подопытным кроликом, которому привили вакцину с названием: буржуазный индивидуализм. Между прочим, — продолжал Гончаров, — я не возражаю, если все услышанное здесь вы донесете до своих друзей…
Ну, а теперь поговорим о кульминации событий и о главных «героях» в деле с иконами. Одного из них я уже назвал — Жорж Риполл. Для некоторых присутствующих он так и останется заочным знакомым.
— Жаль! — не утерпел один из слушателей.
— Действительно жаль, — подтвердил Гончаров. — Второй — Виктор Орлов. В погоне
Только теперь я узнал Орлова. Это был тот, который пришел последним. Внешне очень приятный, высокий, сероглазый блондин. Вот он, оказывается, какой, бизнесмен из кинобудки! Держался Орлов спокойно, но я понимал, что это внешнее спокойствие парню дорого обходится.
Федор Георгиевич ни разу не посмотрел в его сторону.
— …Позднее, уже будучи вконец скомпрометированным, по рукам и ногам опутанный Риполлом, Орлов все же нашел в себе силу сознаться в затеянных преступных комбинациях. Это случилось, когда я навестил его дома под видом дядьки из Киева… А если бы я не пришел? Так вниз, со ступеньки на ступеньку? Сегодня кража и подмена икон по заданию Риполла, завтра убийство тетки по его же указке. Ведь на это вам намекал Риполл? Намекал или нет?
— Намекал, — глухо отозвался Орлов.
— Признание, безусловно, смягчает вашу вину. Естественно, о подготовке кражи на даче Бухарцевой я был Орловым поставлен в известность. Что делать, надо было игру доводить до конца. Орлов ночью побывал на даче. Риполл ждал в машине и доставил «грабителя» вместе с трофеями в город. Таким образом, подмену икон у Ангелины Ивановны готовили не только «крутоярские патриоты», но и прямой враг — авантюрист Риполл. Такая одинаковость методов настораживает. Повторяю, добрые намерения должны осуществляться честным путем и чистыми руками. Иначе… — Гончаров не договорил.
Да, сегодняшний день надолго останется в памяти Насти. Мне почему-то было ее особенно жаль. Кто знает, может, этот день даже изменит ее сценическое амплуа, и Настя станет трагедийной актрисой. Во всяком случае, сейчас я не хотел бы быть на ее месте.
— Этим, товарищи, все и закончилось. — Федор Георгиевич встал и сладко потянулся.
— Как все?! — не выдержал я. — А что же дальше?
— Все!
— А иконы?
— Иконы? Иконы продолжают висеть на старом месте в квартире Ангелины Ивановны. Кто знает, может, в ближайшее время Бухарцева согласится сдать их на хранение в один из московских музеев. — Гончаров подчеркнул слово «московских». — Что касается копий со Святого Георгия и богородицы в темном плаще, мастерски исполненных Сергеем Островцевым, то два дня назад они были перевезены через советскую границу в спортивном «форде» Жоржа Риполла. К сожалению, наш молодой художник вряд ли получит гонорар за выполненные работы. Во-первых, неизвестно, кто окажется владельцем копий, а, во-вторых, гонорар некому будет сюда привезти, так как студент Риполл не окончит курса в Московском университете. Это точно!
Итак, дочитана последняя страница дела. Хотя почему последняя? Сейчас полковник милиции, а вернее всего — Загоруйко, проведет серию допросов Орлова, уточнит детали, выплывут кое-какие новые имена, но все это станет уже завершением истории об иконах.
Засланный в нашу страну, прикинувшийся этаким простаком и рубахой парнем, Риполл пытался разложить кое-кого из нашей молодежи, и — нечего закрывать глаза — кое-что ему удалось.
— Дорогой мой, — с этими словами Федор Георгиевич обратился ко мне, когда мы снова остались вдвоем в кабинете, — не мне поучать вас… Вы, а не я инженер душ человеческих. И все же узрите подлинную глубинку бухарцевского дела не в суете вокруг Святого Георгия и взвода прочих святых, а в психологии людей, которые в той или иной степени по этому делу прошли. Сейчас я говорил довольно зло. Иначе нельзя было, но ведь, черт возьми, за исключением заграничной персоны, которую ожидает оглушительный провал там, в стране бизнеса, остальные просто-напросто неплохие ребята.
— Даже Орлов? — не утерпел я.
— Даже он не лишен гражданской честности. Но о нем разговор особый… Вот что я скажу вам, — продолжал Гончаров. — В нашей, да и не только в нашей печати сейчас часто пишется о «наведении мостов». Мы бьем тревогу, и правильно бьем… В целях идеологической диверсии враг взял на вооружение эту хитрую формулку идейного сосуществования. Подойдите с этой стороны к законченному делу, и вы поймете, что оно очень значимо. Очень!
— Федор Георгиевич, — удивился я, — но в таком случае почему вы не отдали его в надлежащую инстанцию? Зачем вы забрались в чужую сферу влияния?