Охотницы
Шрифт:
Самое ужасное в том, что, я думаю, он считает меня убийцей. Его лицо той ночью, когда он нашел меня… Я никогда не забуду сочетания печали и молчаливого обвинения. Позже, когда мы были одни, он схватил меня за плечи и спросил, какого черта произошло. Я ничего не сказала, даже когда он встряхнул меня так сильно, что дернулась голова и заболела шея.
Я никогда не оплакивала супругу, которую он так любил. Я никогда не давала ему ответа, который он хотел получить больше всего на свете, — понимание того, что произошло. Он просто оставил
Отец чопорно снимает шляпу и приглаживает темные курчавые волосы.
— Доброе утро, МакНэб. — МакНэб забирает его шляпу и помогает снять промокший плащ. — Айлиэн, — наконец приветствует он меня.
Отец колеблется, затем подается вперед и формально целует меня в щеку — так быстро и грубо, что это больше похоже на пощечину. Я сильнее сжимаю юбки и стараюсь сохранять спокойствие. Будет лучше, если я притворюсь, что никогда не хотела его любви, что мы всегда были семьей, состоящей из отсутствующего отца, сломленной дочери и мертвой матери.
Когда тяжелые шаги МакНэба стихают в вестибюле, наступает неловкое молчание.
Отец откашливается.
— У тебя все хорошо?
Я киваю.
— Конечно.
Он снимает перчатки и кладет их на круглый стол.
— По дороге сюда я встретил преподобного мистера Мильроя.
Я стараюсь удерживать нейтральное выражение лица.
— Да?
— Он сказал, что ты не посещала службу. Не потрудишься объяснить?
Я прекратила посещать службы месяц назад, после того как преподобный прочитал проповедь о дикарских суевериях, в том числе и о фейри. Он говорил, что подобные варварские верования препятствуют развитию и научному прогрессу — поскольку в то время, как знание делает людей атеистами, наука возвращает их обратно к религии. Знание могло украсть мою веру, но наука никогда и ни за что не вернет меня к ней.
— Я была занята, — говорю я, указывая на букеты цветов.
Отец протягивает руку к визиткам, приложенным к каждому букету.
— Хаммерсли, Фелтон, Линлитгоу. — Он поднимает глаза. — Надеюсь, отвечать ты будешь по всем правилам этикета.
Я достаю из кармана клапан и снова кручу его в руке.
— Так и будет, отец.
— Думаю, не стоит напоминать, что, выходя за пределы этого дома, ты представляешь фамилию семьи.
— Айе, отец.
Я ставлю металлическую деталь на место.
— Айлиэн. Отложи это устройство.
Его голос такой холодный и властный, что я не могу ничего поделать и роняю деталь на стол.
— Отец…
— Для чего я распорядился, чтобы к началу сезона у тебя был полностью новый гардероб? — Я открываю рот, чтобы ответить, но он продолжает: — Явно не для того, чтобы ты занималась этими изобретениями, не ходила на службу и пренебрегала своими обязанностями. Поэтому скажи: для чего я сделал это?
Я опускаю глаза, чтобы он не увидел их выражения.
— Ты знаешь, почему я изобретаю. — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал мягко и тихо. — Ты знаешь, почему для меня это важно.
Это было то, чем мы с матушкой занимались вместе и частью чего отец никогда не был. Когда я что-то изобретаю, это напоминает мне о ней. Пусть он убрал из дома все ее вещи, этого он у меня не отнимет.
Отец напрягается.
— Я задал тебе вопрос, Айлиэн.
Я сглатываю. Ненавижу это!
— Чтобы я смогла найти подходящую партию, — шепчу я.
— Именно. По закону Шотландии ты моя единственная наследница. Это выделяет тебя из числа остальных дебютанток города.
Айе. Единственное, что у меня есть и что джентльмен хочет больше всего, — это умножение богатства. Как будто мне нужно об этом постоянно напоминать!
— Конечно, — говорю я.
— Свадьба переключит внимание общества с прошлогодних… прискорбных обстоятельств.
Не могу поверить, что он только что упомянул о смерти матушки таким тоном, как кто-то рассказал бы о паре, которую застали в саду во время свидания.
— Прискорбных обстоятельств…
Я стараюсь, чтобы в моем голосе не звучала горечь.
— Нам бы не хотелось, чтобы они заостряли на этом внимание.
Отец сердито вскидывает подбородок. Он все еще не хочет смотреть мне в глаза.
— Надеюсь, ты понимаешь, насколько это важно, Айлиэн. Я хотел бы увидеть твою свадьбу до конца сезона.
— С этим могут возникнуть трудности, — говорю я.
— В таком случае я сам выберу кого-нибудь для тебя, — заявляет он.
Черт бы его побрал! В конечном счете у меня действительно нет выбора — кроме, возможно, выбора, кого из лордов я сумею лучше всего обмануть. Мое будущее — это позолоченная тюрьма из шелка, балов и лживой вежливости.
У меня не получается промолчать.
— Ты так сильно хочешь от меня избавиться?
Отец замирает. Проблеск эмоций мелькает у него на лице.
— Не придумывай того, чего нет.
— Тогда в чем дело?
Он спокойно берет перчатки со стола.
— Все просто. Замужество — часть твоего долга.
— А что, если я не хочу этого? Выходить замуж?
Он выглядит невозмутимым.
— Конечно, ты этого хочешь. Не драматизируй.
Я стараюсь сохранять спокойствие.
— Я не драматизирую, отец.
Нет ответа. Ни гнева, ни удивления, ничего, кроме единственного проблеска, который доказал, что мои слова были услышаны.
— Неважно, чего ты хочешь, — говорит он. — Долг превыше всего.
Что-то неистовое поднимается внутри, но я подавляю это. Я не предназначена для брака. Это не для таких, как я. Но отец не понимает, что брак вынудит меня подавлять ту часть, которая все еще горюет.
— Конечно.
Отец, кажется, не замечает налета гнева в моем голосе. Он отдает мне визитные карточки.