Охотник на санги
Шрифт:
Над озером догорал закат. Щелкали клювами цапли, их перья светились на солнце. Внизу во дворе поблескивал лакированными крыльями мой «Мустанг».
– Тебя тоже достала эта звезда экрана? – Бэзил бесшумно прошмыгнул в дверь, запрыгнул на балюстраду и сел, недовольно дергая хвостом. – Это надо: сто лет как в Атхарте, а все еще работает на публику! – Кот покачал головой.
Я усмехнулся. Не одного меня задевает ситуация, когда не я нахожусь в центре внимания! Впрочем, мне это было на руку: я как раз хотел расспросить Бэзила кое о чем.
– Скажи, Фил ничего тебе не рассказывал про одну из новоселов?
– Про девушку, которую ты силком притащил в Атхарту? –
– А обо мне она что-нибудь говорила? – спросил я, чувствуя, что краснею. Хотя тогда было совершенно не с чего. Да и потом тоже не с чего. В смысле – чего уже краснеть? Что-то я запутался, Сурок, ты уж прости…
– О тебе она говорила такую ерунду, что передавать ее я не буду, – неожиданно резко ответил кот. – И, если не побрезгуешь советом друга, выброси эту девицу из головы. Фил говорит, она в Атхарте долго не протянет, а уж он понимает в таких вещах. Поверь, она не та, с кем можно коротать вечность. А теперь – к столу, к столу. Попробуем отвоевать у Билла Великолепного кусочек славы!
15
Я сошла с ума, думала Ася. Все это бред, тяжелый сон, от которого просыпаешься в испарине, задыхаясь, с гулко бьющимся сердцем. Она украдкой щипала себя за руку, но все вокруг оставалось неизменным – и красивый август в лесопарке, и последнее тепло, и первые желтые листья, и далекий шум залива. Но что она делает здесь рядом с высоким, молодым и совершенно незнакомым брюнетом?
– Иди сюда, Сурок! – окликнул ее спутник. – Здесь обалденный гном!
Ася по-старинному подобрала юбку, чтобы не мести траву кружевным подолом, и пошла через газон. Темноволосый красавец ждал ее, беспечно улыбаясь и обнимая за плечо толстого деревянного коротышку.
Сурок… Ася улыбнулась. В школе она обижалась на это производное от фамилии прозвище. Она-то отождествляла себя с кошкой, с рысью, с пантерой… А сурок – ну что это за зверь! Толстый, сонный и неповоротливый. А вот теперь защемило сердце – как тогда, когда она, спрятавшись в девчоночьем туалете, строчила на подоконнике записку. «Кончаю, страшно перечесть», – написала она, как пушкинская Татьяна, и тут же, истерически рассмеявшись, разорвала все в клочья. На чистом листе она вывела твердой рукой: «Отныне и навсегда, если ты хочешь, твоя Сурок – с тобою».
А потом, скользя по паркету наимоднейшими туфлями – на выпускной ее собрали, как принцессу, – она подбежала к нему и неловко сунула сложенную треугольником записку. Егор взглянул на нее исподлобья и молча положил записку в карман.
Она весь вечер танцевала с другим, и на пароходе другой накидывал пиджак на ее плечи. А когда она шла домой – одна, сквозь сиреневую ночь, держа в руках туфли, ужасно намявшие ноги, – бальное платье показалось ей золушкиными лохмотьями.
Он не ответил. Она нелюбима. Ей уже семнадцать, и жизнь прошла зря.
Асе вдруг стало так горько от той, первой обиды, что она с досадой пнула самодовольного гнома ногой.
– Слушай, а почему ты мне тогда не ответил?
Сейчас прикинется, что не помнит. Когда – тогда? На что не ответил? Да и что может знать чужой красивый парень лет на восемь моложе ее о том далеком выпускном вечере? Егор умер, она задает свой вопрос в пустоту…
– А я тебе не поверил, – ответил Егор. Он обеими руками схватил Асину ладонь и заставил ее сесть рядом прямо на траву. –
– Что-то не замечала, – проворчала Ася.
Егор засмеялся:
– А ты хоть понимаешь, как выглядела со стороны? К такой девочке с глупостями не подъедешь. А я был совсем не мажором. Я испугался, что ты надо мной посмеешься.
Как глупо, подумала Ася. Потерять счастье из-за недомолвок… Ведь если бы тогда состоялся этот школьный роман, пусть даже он был бы недолгим, все в моей жизни сложилось бы по-другому. Это только мудрецы считают, что несбывшаяся мечта лучше былого…
– А потом я увидел, что ты ждешь ответа, – продолжил Егор, – и понял: ты не шутишь. Я перечитывал твою записку и думал о том, как мы будем вместе – год за годом, до самой старости… Навсегда… Меня подкосило твое «навсегда». Я испугался, что это на всю жизнь.
Ася закрыла глаза.
– Тогда я хотела именно этого, – тихо сказала она.
– Тогда я был идиотом, – жестко ответил Егор. – В юности все боятся одиночества и несвободы. На самом деле надо бояться либо того, либо другого. Видишь, теперь я умер и стал умным. Иди ко мне, Сурок. Проверим, как умеет целоваться мой новый таксист.
Ася не успела вздрогнуть от цинизма его последних слов, как закружились над головой желтеющие дубовые кроны… Губы темноволосого юноши оказались теплыми и жадными. И лишь звенел тревожной нотой остаток здравого смысла: а что, собственно, происходит? После четырех лет вдовства она обнимается с мужчиной на холодной траве, в довольно людном лесопарке – это еще куда ни шло. Но этот мужчина – лишь очередное вместилище души ее старинного друга. Мертвого друга. И это уже полнейший бред. Тяжелый сон. Ася изо всех сил ударила ладонью по лакированному башмаку гнома…
Господи боже мой! Задыхаясь, она вскочила в постели. Сердце колотилось так, что был страшно. Ладонь горела. Обо что она ее ударила? О спинку кровати? Голова была мутной и тяжелой. При этом каждое слово, каждый образ, каждое прикосновение минувшего сна Ася помнила мучительно ясно.
16
Птицы (настоящие, из Хатуссы) летели на юго-запад. Вообще-то в Атхарте стороны света – понятие условное. Атхарта бесконечна. Но человеку неуютно в бесконечности, и он разлиновывает ее на параллели и меридианы, как будто ищет знакомые, осмысленные корни в иностранных словах. Море было на западе. Ганг тек с севера на юг. «Шамбала» Вираты находилась к северо-востоку от моего дома. А птицы сегодня утром летели на юго-запад…
Я стоял на крыльце и слушал их жалобные крики. Сердце сжималось от невнятной тревоги, как будто было не иллюзией, а вполне материальной мышцей. Что-то случилось? Ерунда. Что может случиться в Атхарте, когда самое худшее уже позади? Инфаркт мне во всяком случае не грозит. Но когда зазвонил телефон, я едва не подпрыгнул.
Вирата был краток. Он срочно ждал меня в офисе.
Что за спешка? Я безо всякого удовольствия придумал себе завтрак: стакан апельсинового сока, две охотничьи колбаски с горошком, чашку горячего шоколада и пончик. Обычно я не признавал «готовых завтраков». Я придумывал свежие, сочные, только что сорванные апельсины и давил их ручной соковыжималкой, какая была у меня в детстве. Деревянной лопаточкой переворачивал на сковороде шипящий бекон, разбивал яйца, нарезал ароматную зелень… Но сегодня надо было торопиться. Конечно, я мог вообще обойтись без завтрака, но это настолько вошло в привычку, что, кажется, я даже научился испытывать чувство голода.