Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»
Шрифт:
– Отойди от него, Чабан! – словно сквозь вату различил я голос Куста. – Сейчас он блевать начнет, забрызгаешься.
– Правда, пойдем, – нетерпеливо позвал Краб. – А то, не дай бог, придет Огурец, всем нам яйца повыдергивает.
Я расслышал шорох закрываемой коробки, плеск остатков вина в канистре и шелест удаляющихся шагов.
– А он нас не заложит? – уже издалека донесся голос Краба.
Куст что-то ему ответил, но я не расслышал. У меня в желудке начал расти тошнотворный ком, ищущий немедленного выхода наружу. Судороги боли еще продолжали метаться по нервам, мне не удалось сдержать рвотных позывов, и я упустил в траву все вино и все съеденные бутерброды. Было больно, было обидно, но главное даже не в этом, а в том, что я потерпел полное и окончательное поражение. Не столько даже физическое, сколько моральное – мне убедительно доказали, что я никто и звать меня никак. Одним словом – салага. Снова получилось кедами по лицу.
С огромным трудом мне удалось подняться на ноги и отойти на несколько шагов от отвратительной лужи. Зрение постепенно приходило в норму, но боль не отпускала, просто перешла из острой стадии в ноющую. Я был уверен, что так чувствуют себя люди, сбитые на дороге грузовиком. Это сравнение мне понравилось – оно подчеркивало тщетность любого сопротивления старшим по выслуге лет. Да, драться с Кустом было равносильно попытке остановить грузовик крестьянскими вилами. Что же говорить о попытке справиться с двумя-тремя «стариками»?
Мне уже не хотелось в Атлантику. И на океан я плевать хотел, и на ветер, смешанный с солеными брызгами. Мне хотелось содрать с себя темно-синюю форму и бежать через степь, шатаясь, до самого монорельса, забраться в поезд на полустанке и никогда больше не слышать о море.
Жаворонок умолк, видно, устал. Из-за ближайшего холма до меня донеслись голоса Жаба и Рипли.
– А ты мало пострадала от сидячей работы, – хрипло булькал наш взводный.
– Иди ты! – насмешливо отвечала кухарка. – Такая задница отросла, что скоро в скафандр не влезу.
– Теперь влезешь. Я тебе такую аэробику обеспечу, что пощады попросишь.
Они вот-вот должны были появиться в моем поле зрения, поэтому я, как мог, отряхнул форму и выпрямился, несмотря на ноющую боль под ребрами. Я боялся, что Жаб узнает о происшедшем и мне придется объяснять всю цепь моих дурацких поступков, приведших к столь позорному поражению. К тому же среди курсантов ходили страшные слухи о разоблаченных стукачах, как им в «рассол» добавляли немного спирта или ослабляли пружинку в воздушном автомате дыхания. Сделанного уже все равно не вернуть, а подвергаться дополнительной опасности не хотелось.
Самым лучшим выходом для меня было залезть в амфибию раньше, чем начальство покажется из-за холма. Пришлось поднажать, и я зигзагами, словно раненая селедка, преодолел расстояние до брони. Пас высунулся из люка и подал мне руку. Несмотря на стыд, я был ему благодарен, поскольку не уверен, смог бы сам забраться по лесенке. По всему было видно, что он наблюдал за моим позором через открытую амбразуру – уж очень участливо подставил мне плечо, помогая устроиться на скамье. Мне дико, невыразимо захотелось скрыть свое очевидное поражение за чем-нибудь очень весомым.
– Мне удалось разведать про ящики, – прохрипел я голосом раненого охотника из фильма «Дно».
В голове у меня начинало шуметь. Возможно, это сказывались последствия удара, но скорее всего мозг был одурманен выпитым на жаре вином.
– Лучше помолчи, – покачал головой Пас. – Крепко же тебе досталось!
– Это все фигня по сравнению с глубиной океана. – Мне пришлось улыбнуться, той самой улыбкой, какой улыбаются на киноэкране чудом выжившие герои. – Зато я знаю, как называется содержимое ящиков.
Несмотря на явную озабоченность моим состоянием, Пас не смог сдержать любопытства.
– Как ты узнал? – с легким подозрением спросил он.
– «Старики» говорили об этом, пока пили вино.
На последнем слове я с трудом поборол новый приступ тошноты, но аура моего поражения начала угасать по мере того, как усиливалось любопытство Паса. Я вновь ощутил себя победителем, и мне стало намного легче.
– Ну так что там? – уже не в силах ждать дольше, спросил мой товарищ.
– «Старики» называли содержимое ящиков гадостью.
– И все? – удивился Пас.
Подобная реакция меня несколько остудила.
– Это хоть что-то, – неуверенно произнес я.
– Слишком мало. Гадостью они могли называть что угодно.
– Скорее всего наркотики.
– Это как раз вряд ли. Люди, употребляющие наркотики, любят их и не станут называть собачьими словами.
– Да ладно! – я с сомнением покачал головой. – Ведь называют же штурмовые ботинки говнодавами, а гарпунный карабин – елдометом.
– Ну… – Пас неуверенно пожал плечами. – Все же мне кажется, что там не наркотики.
– А что?
– Отходы. Либо химические, либо радиоактивные. Точно гадость.
Эти слова меня словно громом поразили. Мой взгляд невольно устремился в сторону погрузочного люка, где притаились загадочные вместилища «гадости». Легкий озноб тронул кожу, словно внезапный порыв холодного ветра.
Я не успел ответить – лесенка загремела под подошвами ботинок, вынудив меня прикусить язык. Через пару секунд в люке показалась голова Рипли.
– Привет, салажье! – поздоровалась она. – Что-то вид у вас не слишком веселый. Будто не за горизонт уходите, а на каторгу.
Сама она светилась весельем – едва заметные морщинки в уголках глаз напоминали лучики солнца. Шумно выдохнув, она просунула в люк свой рюкзак, затем влезла следом. Вместо вчерашней легкомысленной майки на ней была форменная темно-синяя рубашка и брюки, но и эта одежда скорее подчеркивала, чем скрывала женственность нашей новой попутчицы. Честно говоря, и у меня дух немного перехватило, а Пас и вовсе сидел, будто его придавило компрессией.
Через пару мгновений я понял, что Рипли подогнала форму по своей фигуре. Она чуть приталила выправленную по-«стариковски» рубашку и ушила брюки настолько, что они с некоторым даже бесстыдством подчеркивали ее половые отличия. Упругая грудь под рубашкой трепетала при каждом движении, а закатанные по локоть рукава открывали сильные, но удивительно грациозные руки. Длинные ноги были обуты в стандартные штурмовые ботинки, но и здесь имелось расхождение с уставными нормами – шнуровка имела необычный рисунок, совсем не похожий на тот «крестик», каким мы шнуровали свои говнодавы. Однако на ней эти «стариковские» штучки выглядели иначе, чем на других охотниках базы. На Рипли они смотрелись уместно, а тот же Краб или Чабан ходили в выправленных рубашках, как щенки в эполетах. Пожалуй, только Куст оставлял столь же серьезное впечатление. Я впервые поймал себя на понимании того, что «старик» «старику» рознь. Возможно, дело в опыте или в сроке службы, но Краб от бывшей кухарки отличался не меньше, чем я от него.