Охотник за браконьерами
Шрифт:
— Мерзавец! — неожиданно закричал Василий Васильевич. — Это он!
— Кто он? — с удивлением спросили Мазин и Садиков.
— Он поехал признаваться! — сказал Василий Васильевич и показал пальцем.
Моторка Коломийцева отошла от острова и, развернувшись, двигалась к берегу.
Валентин Андреевич все время прикидывал, как бы использовать преимущество, которое он имел перед бывшими друзьями. Мотор-то был только у него, значит, он мог бы, обогнав всех, первым явиться в рыбнадзор и покаяться. Конечно, добровольное покаяние и выдача соучастников зачлась бы ему в плюс при разбирательстве дела.
Пока была надежда, что удастся
Сейчас трое друзей, вернее, бывших друзей смотрели друг на друга в полном отчаянии.
Первым пришел в себя Садиков. Ни звука не говоря, он кинулся к своей лодке. Андронов и Мазин сразу сообразили, на что Садиков надеется. Может быть, какая-нибудь случай-кость поможет ему обогнать Коломийцева, а если случайности не произойдет, то все-таки он явится с повинной вторым. Это, конечно, хуже, но все-таки кое-что. Поэтому Мазин и Андронов тоже молча бросились к своим лодкам.
Задыхаясь, дрожа от нетерпения, все трое столкнули лодки в воду, вскочили на них и бешено заработали веслами.
— Валентин Андреевич!.. — громко кричал Садиков Коломийцеву. — Нехорошо, Валентин Андреевич!.. Погибать, так всем вместе!
Но то ли мотор стрекотал слишком громко, то ли Коломийцев предпочитал не вдаваться в обсуждение морально-этических проблем, но он даже не повернулся на отчаянный крик Садикова. А Андрей Петрович, поняв, что делу словами не поможешь, с новой силой налег на весла.
Лодки шли почти ровно. Если одна из них выдавалась вперед, то гребцы на двух остальных с такой силой налегали на весла, что немедленно восстанавливали равновесие.
Все трое были люди не молодые. Все трое дышали тяжело и обливались потом, все трое смотрели друг на друга ненавидящими, яростными глазами. Каждому казалось, что остальные ведут себя подло, что это они втравили его в авантюру, а теперь пытаются на него же свалить всю вину. У Садикова порой вырывались проклятья. Он проклинал своих друзей, и мальчишку, и вообще все на свете. Василий Васильевич иногда вдруг испускал громкий стон. Испускал он его тогда, когда вспоминал, что сеть-то принадлежит ему и это несомненно будет установлено. А Степан Тимофеевич бормотал про себя: «Ой, не могу, ой, сердце лопнет, ой, задыхаюсь!»
Он был старше других и сердце у него вообще частенько пошаливало, но отчаяние заставляло его не сдаваться и, несмотря на одышку и сердцебиение, он не отставал от Андронова и Садикова.
Иногда все трое оглядывались, чтобы посмотреть, не уменьшается ли расстояние между ними и моторкой Коломийцева. Увы, оно не только не уменьшалось, оно увеличивалось! Коломийцев гнал вовсю, и было совершенно ясно, что догнать его не удастся. Оставалось надеяться только на чудо. И как это ни удивительно, но чудо произошло.
Вдруг наступила какая-то странная тишина. Все трое были так увлечены своими мыслями, что не сразу обратили на это внимание, а когда обратили, то, как по команде, повернули голову. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и это все-таки было правдой: у Коломийцева заглох мотор. Моторка стояла неподвижно. Коломийцев с бешеной энергией дергал шнурок, которым заводится
Появилась надежда. Силы друзей или, вернее, бывших друзей удесятерились. Три лодки с бешеной быстротой нагоняли моторку, расстояние стремительно сокращалось.
Коломийцев иногда поднимал голову и с отчаянием видел, что теряет единственное свое преимущество. Он снова и снова дергал шнурок, но мотор молчал. Если бы было время, Коломийцев разобрал бы его, выяснил причину поломки и заставил бы мотор работать. Но вся беда в том, что времени не было.
И вот гребцы нагнали моторку.
— А-а-а, — закричал Садиков, — влипли? И поделом! Уж мы теперь про вас такое наговорим!..
— Подлец! — коротко крикнул Мазин.
Василий Васильевич молчал. Мысль о том, что сеть-то все-таки его, не давала ему покоя.
Коломийцев с отчаянием увидел, что лодки его обгоняют. Конечно, если бы в ближайшие пять — шесть минут мотор заработал, он еще мог бы прийти первым к финишу. Зато, если мотор заработает через двадцать минут, он безусловно придет последним.
Проклиная все на свете, он достал весла, которые всегда брал на случай какой-нибудь аварии с мотором, вставил их в уключины и стал грести изо всей силы.
Теперь четыре лодки двигались ровной линией. Четыре человека, задыхаясь и обливаясь потом, налегали на весла, с ненавистью поглядывая друг на друга. Но по-прежнему, если одна лодка хоть немного вырывалась вперед, гребцы на трех остальных удваивали усилия, и строй снова выравнивался.
Это продолжалось невыносимо долго — так, по крайней мере, казалось гребцам. У всех стучало в висках, силы быстро иссякали; каждый с ужасом думал, что еще несколько взмахов веслами — и он уже не сможет шевельнуть рукой или даже, может быть, у него разорвется сердце и он погибнет бесславной и позорной смертью.
Все знали, что ближайшее место, где можно покаяться, — это дирекция рыбпрома. Она находилась прямо напротив острова, метрах в семидесяти от берега.
Напротив дирекции, на берегу, росли три старые ивы. Они уже были видны. С каждой минутой они поднимались, как бы вырастали из воды. Потом показались крыши домов. Вот уже берег был виден, уже из-за деревьев выглядывала крыша дирекции рыбпрома и рядом с ней — арка, под которой вход на рыбозавод, и уже видны были орсовские свиньи, которых по утрам выгоняли из свинарника, и стадо орсовских гусей, неторопливо направлявшееся к воде. Уже на берегу стояли несколько человек и, прикрыв ладонями глаза, с удивлением разглядывали странную флотилию, ровным строем мчавшуюся к берегу. Никто не мог ничего понять: ни о каких соревнованиях не объявлялось, а между тем было ясно, что лодки бешено стремятся обогнать друг друга, что каждый гребец напрягает все силы, чтобы хоть немного вырваться вперед. Постепенно азарт начал овладевать и зрителями.
— Давай, давай!.. — кричали с берега. — Налегай, братцы!..
Потом лодки оказались так близко, что гребцов узнали.
— Браво, автобаза! — кричали Коломийцеву.
— Налегай, конезавод!.. — советовали Василию Васильевичу.
— А ну, горкомхоз, наддай жару!.. — рекомендовали Садикову.
Но соревнование закончилось вничью. Лодки одновременно врезались в берег. Четыре странные фигуры с безумными глазами, обливающиеся потом, еле держащиеся на ногах, даже не вынув весел из уключин, даже не подтащив лодки повыше, выскочили на прибрежный песок.