Охотник за головами
Шрифт:
Они проехали рядом достаточно долго, молча, лишь изредка перебрасываясь несколькими ничего не значащими фразами. Дорога, по которой Освальд добрался до поселка, давно осталась в стороне. Та, по которой сейчас стучали копыта лошадей, оказалась куда как короче. Знали про нее немногие, Мэрай знала. До замка оставалось около половины дня пути, если верить тому, что она сказала. Чем ближе становился дом герре Эксеншиерны, тем больше мрачнела травница. Освальд не выдержал где-то ближе к вечеру. Остановил кобылку, крепко взяв ее под уздцы. Мэрай повернула к нему совершенно отрешенное лицо.
– Что? – ее спокойствие было слишком…
– Расскажи мне о том, чего ты так боишься. – Охотник протянул руку, взял в нее широкую и горячую ладонь. Перчаток она не носила, кожа успела огрубеть за несколько дней пути, но все еще оставалась мягкой и гладкой. – Знаешь… Мне не хочется просто уходить, оставив тебя там, куда ты не желаешь возвращаться.
– Мы уже говорили с тобой об этом. – Убирать ладонь травница не стала. Даже повернула голову, посмотрев ему в глаза. – Тебе не надо знать ничего из этого, охотник. Спасибо тебе, но не стоит лезть дальше, чем тебя попросил Эксеншиерна. Правда не стоит.
– Это только мне решать, что стоит, а что нет, – проворчал Освальд. – Я прошу только рассказать о причинах твоего страха, больше ничего.
– Почему ты считаешь, что мне есть о чем рассказывать? – Мэрай провела рукой по лицу, снимая летучую осеннюю паутинку. – И хочу ли я этого?
– Пожалуйста. – Освальд продолжал держать теплую ладонь, ненавязчиво поглаживая ее, и глядел в карие глаза, не отводя взгляда. – Расскажи мне, просто расскажи. Ну?..
Глаза Мэрай становились все более блестящими, не отрывающимися от лица охотника. Его ладонь продолжала нежно и мягко, совершенно одинаковыми движениями гладить ее руку. Все произошло с точностью до наоборот, чем могло случиться в доме, где жила травница. Там возможность «оплести» взглядом и словами была у нее, теперь у Освальда. Редко когда ему приходилось применять это сложное мастерство, но сейчас умение пользоваться им пришлось кстати. Блажь или нет, но прежде чем передать ее маршалу, охотник хотел узнать: в чем дело?
Мэрай заговорила сразу, без заминки, но не своим обычным, спокойным и ровным голосом. Охотнику пришлось второй рукой притянуть удила, намотать на луку собственного седла, чтобы кобылка, устав ждать команды, сама не двинулась вперед, выводя травницу из транса. И внимательно слушать грудной голос, неожиданно ставший злым и каркающим, ничего уже не скрывающим от него:
– Зло бывает разным, охотник, ты ведь знаешь это? Сколько зла сделал ты сам, когда выполнял задания, полученные от тех, кто мог заплатить? Сколько людей ты приволок за шкирку к тем, кто хотел причинить им только страдания и боль? Переживаешь ли ты из-за этого, хоть самую малость? Молчи, не отвечай, мне неинтересно знать это. То, что случилось в поселке, ничего не меняет. Будь ты другим, захотев измениться, все могло бы и стало другим. Для меня, для тебя, для тех, кого ты еще и не знаешь, но обязательно встретишь на своем пути… Встретишь-встретишь. Как знать, какими будут эти встречи, что дадут, кто после них останется хотя бы живым. Молчи. И даже не пытайся спрашивать, не желай заглянуть вперед. Это не для тебя, не для таких, как ты. Иди вперед, не сворачивай и не будь мягкосердечным, даже когда захочешь этого…
Освальд старался дышать как можно тише, не шевелиться, не вспугнуть ее, обращавшуюся к нему от… От самой ли себя говорила сейчас травница, умевшая многое из того, за что в Вольных городах отправили бы
– Зло бывает разным, кому, как не тебе, знать это. Но тебе надо было расспрашивать лучше, тогда бы ты мог многое понять раньше. Сын или нет, родной, приемный, найденный, кто и когда спросил бы об этом Гайера? Кто осмелится задать вопрос в лоб маршалу, который вел в бой корволант тяжелой пехоты, не оставляя за собой ничего? Нет-нет-нет, дураков нет и храбрецов, желающих правды, – тоже, а дуры?
Дуры всегда найдутся, честные, способные полюбить почти старика, полюбить, как любят отца, которого не помнишь, как мужчину, которого не было. И спросить, и не получить ответа, потому что он и сам не знает, не видит, не слышит такое очевидное. А ты знал про дочку? Нет, не знал, не знал, глупыш охотник, так много думающий про себя и свои силы. А ведь она была, живая, теплая, молодая и красивая, желающая быть счастливой и любить. Где она, ох, и где она?.. А я знаю, знаю!
Видела, своими руками и глазами нашла то место, отыскала, что осталось, смогла узнать многое, но не смогла рассказать, не успела. Ты не понимаешь, охотник? Ничего, сейчас поймешь, подожди, совсем немножко подожди. Будь внимательнее и слушай, слушай лес вокруг, птиц в небе, слушай ветки и траву. Будь внимательнее, Освальд, ученик Старой Школы, убийца многих и спаситель нескольких, осторожнее, внимательнее. Слушай, слушай не только меня.
Дочь, была дочь. Это он, мерзкий выродок, отправил ее сюда, на север, заманил обещанием легко и весело провести время вдвоем. Лишь поэтому она оказалась тут и погибла, когда ей перерезали горло, глупой, доброй и наивной дурочке. А Гайер поверил, что сбежала, искал, отправлял людей. Не туда… и мне захотелось рассказать, сделать так, чтобы он понял, но… Как всегда, но, как всегда, как всегда… Ты слушаешь тишину, охотник? Ведь мы уже близко, и он наверняка ждет нас с тобой. Ждет, рыщет вокруг, ведь для него что день, что ночь… Здесь, скоро он будет здесь…
Серый всхрапнул, чуть заплясав ногами под Освальдом. Рука дернулась, вырывая травницу из транса. Мэрай глубоко вздохнула, непонимающе покрутив головой. Посмотрела на охотника, нахмурилась, поняв и качнув головой. Серый всхрапнул сильнее, ударил ногой, взрыхлив землю и прелые желтые листья. В той стороне, где должен был показаться замок, с криками и граем поднялись в небо вороны и прочая летающая шатия-братия. Мэрай вздрогнула, пальцы на уздечке побелели от напряжения, с которым она вцепилась в выделанную кожу. Освальд спрыгнул с коня, понимая, что совет про внимательность был вовсе не зря. Расстегнул чехол арбалета, достал, проверил механизм. Развел в сторону дуги, осмотрел тетиву и крепления к ложу. При тряске от езды случалось разное, не мешало проверить. Птицы взлетали все ближе. Он обернулся к Мэрай:
– Уезжай.
– Нет, – она покачала головой. – Вдвоем мы можем с ним справиться. Уеду, просто обойдет тебя стороной и догонит меня. Никакого прока.
– Уезжай… – повторил Освальд. – Пожалуйста. Пересядь на Серого, пока можно, вторую веди за собой, пересядешь, когда отдохнет. Сможешь уйти, Мэрай.
– Нет. – Женщина покачала головой, спрыгнула на землю. – Я не хочу бегать от него.
– Хорошо. – Уговаривать не было смысла. – Приемный сын?