Охотник за смертью
Шрифт:
Но сегодня утром, когда Макс уехал, Маришка сама подошла к нему с тем же вопросом. Ладно, дурость ведь заразна, это всем известно. Альгирдас велел ей не забивать голову всякими глупостями и отправил укладывать вещи. Как будто этим рабы не могли заняться!
…Тилли вдруг потерял интерес к крекерам и насторожился. Паук начал прислушиваться к чему-то чуть раньше кота. Маришка не успела спросить, что случилось. Альгирдас весь как будто засветился: солнечной вспышкой – улыбка; звездным сиянием – взгляд; россыпь бликов от распущенных волос и плаща. Поднявшись
– Орнольф, – сказал, предваряя все вопросы. – Скоро будет здесь.
Орнольф, верхом на демоне, поторопил своего скакуна только на подходах к лагерю и ненамного обогнал «сузуки», за рулем которого был Дюха.
Сделав несколько шагов навстречу датчанину, Альгирдас снова остановился, покусывая губу, счастливый настолько, что, казалось, даже улыбнуться у него не получается. В первый раз Маришка видела, чтобы кто-то оцепенел от радости. Бывает же такое!
Когда Орнольф спешился, Паук молча уткнулся головой ему в плечо, спрятался в теплом, сильном объятии. Так они и застыли, позабыв обо всем остальном мире, почти не двигаясь, только пальцы Орнольфа перебирали черные, длинные волосы, как будто ласкали струящиеся потоки света. Потом, наконец, Альгирдас судорожно вздохнул и тоже обнял брата.
Маришка перевела дух, сообразив, что все это время не дышала.
Им нельзя расставаться надолго, даже на пару дней нельзя… Они каждый раз встречаются так, как будто год не виделись. И, похоже, так оно и есть. Каждый час друг без друга тянется, как неделя.
Маришка поймала смущенный взгляд Макса. Дюха, копающийся в багажнике мотоцикла, усмехнулся и подмигнул ей. Все хорошо, а? Жизнь прекрасна. Когда Паук с Касуром вместе, жизнь просто замечательна.
– Тебе письма от Сашки, – сказал Дюха.
И Маришка взвизгнула от радости, тут же выбросив из головы все, что не касалось ее брата.
Темнело в новом мире рано и стремительно. Восходы и закаты канули в воспоминания вместе с прежней жизнью. Так что ужинали уже под звездами. Полог шатра, заменявший в походных условиях гостиную и столовую, был прозрачным, звездный свет, не встречая препятствий, лился насквозь, переплетаясь со струящимся над жаровней багровым теплом.
Хороший вечер. Вечера теперь вообще лучше, чем любое другое время суток. Вечером можно расслабиться, посидеть, ни о чем не думая, или думая о приятном. Поболтать можно. Хотя чаще всего говорили о делах – разбор полетов-то надо проводить, итоги за день подвести, опять же.
Вот и сегодня.
Альгирдас сказал, что белое пятно стало больше. Еще больше. Оно все время растет, причем довольно быстро. Белое – потому что духи оттуда не возвращаются. Глаза и уши Паука, его разведчики и шпионы – они вокруг пятна, на границах толкутся и все, на что способны, это отмечать, как эти границы раздвигаются.
А туда, внутрь, уходят мертвецы.
– Может быть, у меня получится, – Альгирдас затянулся ароматной сигаретой, – я не хуже других мертвяков. Завтра нужно попробовать. Ты ценишь, рыжий, мое благоразумие? Я ведь мог бы уже сегодня туда добраться.
Он потянулся к жаровне, чтобы стряхнуть в нее пепел. Из огня выстрелил уголек. Паук ойкнул, обжегшись, выронил сигарету и машинально сунул в рот пострадавший палец.
Средний.
На него уставились четыре пары глаз.
Это было… такое зрелище! Господи боже, с тем же успехом, наверное, он мог бы станцевать у стриптизерского шеста.
Длилось наваждение не дольше секунды, и хорошо, что не дольше, иначе у кого-нибудь (у Маришки – наверняка) случился бы разрыв сердца. Альгирдас сообразил, что делает, вытащил палец изо рта, тихо чертыхнулся и отполз в тень.
Орнольф, посмеиваясь, извлек его оттуда, усадил рядом с собой и заверил, что не даст в обиду. Это он хорошо сделал. В смысле, хорошо, что нашел повод для шуточек. Всем сразу стало гораздо легче, даже Макс слегка расслабился. И следующие несколько минут все от души веселились, подкалывая друг друга на тему, которой обычно старательно избегали.
– Попробуй, – сказал наконец Орнольф, возвращаясь к прерванному разговору, – только недалеко, недолго и очень осторожно.
– Как обычно, – послушным-послушным голосом заверил Альгирдас.
– Ох, только давай не как обычно! – взмолился Орнольф. – Для разнообразия, Хельг, а?
Все снова развеселились. Все, кроме Паука, понятное дело. Тот зашипел и сверкнул глазищами, но никого не напугал. Маришка подозревала, что не так он и разозлился, как изображает, просто марку держит. Но с другой стороны, кто ж его поймет?
– Рассказывайте, – велел Орнольф, – что там за идеи у вас появились насчет «чужих»?
– И насчет остальных, – добавил Альгирдас, – что вы с Максимом пытались мне рассказать? С ними так тяжело, – он взглянул на Орнольфа, – мы на разных языках говорим, причем они меня понимают, а я их – нет.
Это точно! Маришка с Максом еще вчера, после уничтожения первой стаи «чужих» попробовали рассказать Пауку, что видели таких чудовищ в кино. Правда, там дело происходило на космическом корабле, но в остальном твари те же самые.
Понимания они не встретили. То есть, Альгирдас их прекрасно понял… Хм, почти понял. Если оставить за кадром его отношение к полетам на другие планеты. То есть, к фантастическим фильмам. Или все-таки к полетам? Да поди его разбери! В общем, у него в голове так и не уложилось, что же люди на самом деле делают: летают в космос или не летают, а если летают, то насколько далеко, а если недалеко, то зачем врут, что далеко? Он бы, наверное, понял гораздо больше, если бы Маришка с Максом говорили с ним на одном языке, но, увы, в лексиконе Паука отсутствовало множество современных слов, а подобрать синонимы к ним было невозможно.
Блин! Трудно с ним все-таки.
А они вчера видели не только «чужих». Духи-разведчики доложили о множестве тварей, спешивших убраться с пути Паучьей команды. Гоняться за осторожными не стали, только посмотрели издалека, но и этого хватило. Потому что и Макс и Маришка безошибочно опознали семерых Фредди Крюгеров, не меньше сотни «зубастиков», сколько-то киношных оборотней, троих убийц из фильма «Крик», в черных плащах и белых масках, естественно; Джейсона с бейсбольной битой, почему-то одного; и еще всяких разных – россыпью.