Охотник
Шрифт:
Наконец подготовительный этап подошел к своему логическому завершению. Оба адепта Огненной Чаши отошли на пару саженей от распростершейся на земле звезды, которая, по компетентным заверениям премудрого муравья, и не звезда-то вовсе, а самое что ни на есть настоящее живое существо. Для начала оба осенили себя знаками-оберегами. Затем дружно воздели руки к небесам и, как по команде, затянули какую-то заунывную литанию без слов, на манер орочьего горлового пения. И так славно у них это получалось, что Глан, заслушавшись, не заметил, как содержимое глиняных плошек начало тлеть, а затем в небо вознеслись семь легких, едва заметных в ночной мгле дымков. Белые линии семилучевой звезды и замысловатые знаки стали наливаться
Видя, что их потуги не проходят даром, чародеи забубнили свою заунывь с удвоенной энергией.
В какой-то момент с начертанной на земле фигурой произошла скачкообразная трансформация. Полыхнуло, аж глазам стало больно, с направленной в сторону скалы удлиненной вершины гептаграммы сорвался огненный шнур и заплясал на каменной поверхности, оставляя после себя светящиеся полосы и знаки.
Через несколько мгновений на черной, как смоль, стене появилась точная копия семилучевой звезды, в два раза меньше размерами по сравнению с той, что была начертана на земле. Огненный шнур, соединявший оригинальное изображение с проекцией, не погас, он переместился в центр светящейся наскальной фигуры, продолжая закачку энергии внутрь нее. Достигнув яркости молнии, малая гептаграмма начала медленно погружаться в глубь скалы. При этом камень, точнее, субстанция, из которой, собственно, и состояла скала, стал полупрозрачным, так что было отчетливо видно, как тонущая звезда проваливается в ее толщу.
Неожиданно в голове Глана и чародеев раздался громкий «голос» Шуршака:
«Всем быстро зажмуриться, прикрыть лица ладонями, а лучше повернуться спинами к скале!»
Глаза Охотник закрыл, даже ладошкой их прикрыл, но отвернуться не успел. И, несмотря на предпринятые им меры предосторожности, по зенкам шарахнуло так, что мало не показалось. Странный какой-то свет – ни плотно сомкнутые веки, ни прикрывавшие глаза ладони не стали для него существенной преградой.
Какое-то время кроме разноцветных светящихся шаров и искристых звездочек Глан ничего не видел. Однако неудержимый поток слез довольно быстро промыл ему глаза, и способность созерцать окружающее вновь вернулась к юноше.
Первое, что он увидел, было светящееся и переливающееся всеми оттенками солнечного спектра, будто громадный драгоценный камень, овальное пятно портального перехода высотой в два человеческих роста и парочка обалдевших чародеев, усердно трущих вежды тыльными сторонами ладоней. Похоже, парни не подозревали о коварных последствиях заклинания вскрытия крипты.
Только Шуршак не получил видимых повреждений органов зрения. Формик принял свою обычную позу мыслителя (стойка на четырех задних лапах, передние воздеты над головой) и самозабвенно пялился на светящееся пятно портальных врат, будто силился проникнуть взглядом за огненную завесу.
В следующий момент под темными небесами ночного Даниса раздался громкий рык импульсивного Кельина, а за ним весьма пространный монолог, привести который дословно вряд ли возможно из цензурных соображений. Чародей основательно и в мельчайших подробностях изложил все, что он думает об «умниках из отдела трансцендентных изысканий», снабдивших их группу столь мощной магической формулой и не обмолвившихся ни словом об опасных последствиях ее применения. Во второй половине своей самозабвенной речи он наглядно и живо описал, что ждет этих «яйцеголовых мудрил» после того, как он, Кельин, вернется в стены родной Академии. Глан хоть и был частично солидарен с бородатым брюнетом, степень грозящего провинившимся магам наказания все-таки посчитал несколько преувеличенной, может быть, потому, что все-таки успел прикрыть глаза ладонью, в результате пострадал значительно меньше магов, кои по причине своей недисциплинированности или самоуверенности не
– Готово, Глан, – дождавшись, когда его не в меру горячий коллега окончательно изольет душу, констатировал более уравновешенный Гальций. – Можете отправляться внутрь крипты. Да хранит тебя и твоего друга всемилостивейший и всеблагой Создатель…
– Ага, – кисло скривился Глан, который до последнего надеялся, что по каким-либо объективным причинам хранилище Древних все-таки останется нераспечатанным, – дождешься от твоего Создателя помощи.
– Не богохульствуй, Охотник! – громко заблажил Кельин.
«Чья б мычала…» – подумал юноша, вспомнив его недавнее публичное излияние чувств, но ничего не сказал, дабы не омрачить бурными разборками, может быть, последние мгновения своего пребывания на этом свете. Он посмотрел на так и не поменявшего позу формика и негромко спросил:
– Ты идешь, Шур, или мне в одиночку туда отправляться? – И, не дожидаясь ответа, неторопливым шагом уверенного в себе человека направился прямиком к переливчатому пятну.
Верный Шуршак тут же опустил передние лапы и рванул с места с невероятной для любого другого живого создания скоростью, да так, что успел нырнуть в разверстые объятия телепорта за мгновение до того, как это сделал Охотник.
Глава 8
Фаррук тихонько крался вдоль стены неосвещенного здания к заветному окошку с балконом на втором этаже. Рельефная кирпичная кладка вполне позволяла человеку, обладающему достаточной силой и ловкостью, преодолеть две с половиной сажени и добраться до нижнего края балкона. Далее еще проще: цепляясь за кованую ажурную вязь, он бесшумно перелез через парапет. Постоял с минуту, чтобы успокоить дыхание.
Ну все, отдышался, теперь можно двигать дальше. Юноша надавил рукой на приоткрытую балконную дверь. Та без малейшего скрипа распахнулась. Отодвинув легкую узорчатую вуаль занавески, он скользнул в пахнущую жасмином и апельсиновой цедрой темноту девичьей спальной комнаты.
Виолетта не спала. Едва лишь Фаррук перешагнул невысокий балконный порожек, на его плечи легли белоснежные в призрачном свете магического ночника две тонкие девичьи ручки. А нежные алые губы тихо прошептали:
– Наконец-то, любимый. Я так тебя ждала.
От этих слов героя-любовника бросило сначала в жар, потом в холод, а потом опять в жар. Без лишних слов он обнял девушку за плечи и уже собирался слиться устами в жарком поцелуе (Господи, до чего же банально это звучит!), но тут прямо на его глазах Виола начала трансформироваться в нечто чудовищное. Белая атласная кожа посерела, обвисла складками и покрылась неприятными волосатыми бородавками. Лицо округлилось, и на месте лебяжьей шейки заколыхалось неисчислимое количество подбородков. Глазки заплыли жиром и превратились в пару узких щелочек. Изо рта пахнуло удушающей вонью, словно из потревоженной выгребной ямы. Лежащие на его плечах руки распухли и приобрели чувствительную весомость. Хрупкий стан девушки также заметно погрузнел, а ноги стали походить на две колоды для рубки мяса.
Фаррук с ужасом осознал, что перед ним вовсе не его любимая Виола, а ее наперсница и гарант девичьей целомудренности ужасная и отвратительная Элефантина.
– Прижми же меня к себе сильнее! – крепко обхватывая шею оторопевшего юноши, громко возопила мегера. – Возьми меня, юный красавец! Я трепещу от страсти! Обладай мной, как твоей душе будет угодно! Я на все согласна, мой безрассудный любовник!
В тот же миг Элефантина перешла от слов к делу. Своими ручищами она стала притягивать голову Фаррука к своему лицу. Юноша как мог пытался сопротивляться, но давление двух могучих конечностей уродливой мегеры легко преодолевало все его потуги высвободиться. Смрадный рот навязчивой старухи неумолимо приближался к его рту.