Охотники за Костями
Шрифт:
Если бы не командир, понимал Корабб, ему пришел бы конец.
Взмах покрытой перчаткой руки — и Корабб пнул в бока коня, спеша подъехать к Леомену.
Голова в капюшоне пододвинулась ближе. Леомен распутал складки выцветшего шелка, освобождая рот, и выкрикнул, стараясь, чтобы Корабб его расслышал: — Где мы, во имя Худа?
Корабб уставился на него, потом поводил глазами по сторонам. И вздохнул.
Ее пальцы устроили настоящую трагедию, проведя борозду через утоптанную тропу. Муравьи засновали, смутившись; Семар Дев следила, как они носятся, ища, на ком выместить
Она лежала на боку в тени фургона. Наступил полдень. Воздух совершенно неподвижен. Жара крадет все силы. Не похоже, что ей удастся продолжить атаку на муравьев… эта мысль заставила ее почувствовать укол сожаления. Внесение разлада в убогую, нелепую и размеренную жизнь — это кажется важным делом. Ну, может быть, не особенно важным, но все равно интересным. Подобающие богине мысли — они отметят ее последние дни среди живых.
Ее внимание привлекло какое-то движение. Пыль вздымается над дорогой; она может расслышать стук, словно под землей бьют барабаны. Здесь, в Угарат Одхане, нет оживленных трактов. Дороги проложены в старые времена, когда десятки караванов пересекали пространства между десятками великих городов, среди которых ступицей колеса лежал Угарат; но все эти города, кроме Кайхума на берегу реки и самого Угарата, умерли более тысячи лет назад.
Одинокий всадник может оказаться отнюдь не спасителем — ведь она женщина в самом соку, и лежит здесь совсем одна. Говорят, иногда бандиты и налетчики используют старые пути, перемещаясь между караванными тропами. А бандиты редко отличаются благородством манер.
Копыта стучали все громче. Затем лошадь встала, и через мгновение Семар Дев окутало облако пыли. Храп лошади прозвучал зловеще. Всадник спешился весьма тихо. Шаги приближались.
Кто это? Ребенок? Женщина?
Тень отделилась от тени фургона; Семар Дев повернула голову, разглядывая фигуру, обошедшую повозку и смотрящую на нее.
Нет, это не ребенок и не женщина. Похоже, вообще не человек. Привидение в белой медвежьей шкуре на невозможно широких плечах. За спиной меч из волнистого кремня, с обернутой кожей рукоятью. Она заморгала, стараясь рассмотреть получше — но помешало слепящее солнце за его спиной. Гигант с неслышным шагом? Ночной кошмар, галлюцинация.
Он заговорил, но, вполне очевидно, не с ней.
— Подожди, Ущерб. Поешь попозже. Она еще не умерла.
— Твой Ущерб ест мертвых женщин? — прохрипела Семар. — С кем ты скачешь?
— Не с кем, — отвечал он, — а на ком. — Он подошел еще ближе, склонился над ней. В руках что-то — мех с водой — но она не смогла оторвать взора от его лица. Правильные, суровые черты, изуродованные татуировкой. Разбитое стекло, клеймо беглого раба. — Я видел твой фургон, — продолжал он, говоря на языке местных племен, но со странным акцентом. — Но где же гужевой скот?
— На дне оврага.
Он отдал ей мех и встал, желая посмотреть самому. — Там мертвый мужчина.
— Да, это он. Сломал шею.
— Он тащил фургон? Не удивляюсь, что умер.
Она подтянулась к меху, схватила его горло обеими руками. Вытянула пробку, поднесла сосуд ко рту. Вода, теплая, чудесная. — Видишь два рычага с его стороны? Нажми за них — и фургон двинется. Мое изобретение.
— Это тяжело? Зачем же ты наняла старика?
— Он был потенциальным инвестором. Хотел сам поглядеть, как все работает.
Гигант хмыкнул и еще раз осмотрел ее. — Вначале все шло гладко, — сказала Семар. — Но потом механизм сломался. Сцепление. Мы планировали проехать полдня, но он увлекся, заехал слишком далеко. И умер. Я хотела идти пешком, но сломала ногу.
— Как?
— Пнула колесо. Так что идти не могу.
Он все глазел на нее сверху вниз. Словно волк на хромого барашка. Женщина глотала воду. — Ты решил сделать со мной нехорошее? — спросила она.
— Теблорского воина подвигает на насилие лишь кровяное масло. У меня его нет. Я много лет не брал женщин силой. Ты из Угарата?
— Да.
— Мне нужно въехать в город, купить припасы. Не хочу осложнений.
— Я смогу помочь.
— Мне нужно остаться незамеченным.
— Не уверена, что это возможно.
— Сделай это возможным — и я возьму тебя с собой.
— Ну, так нечестно. Ты же вдвое выше обычного человека. В татуировках. У тебя конь — людоед… если считать, что это конь, а не энкар'ал. И, вроде бы, ты одет в шкуру белого медведя.
Он отвернулся и двинулся в сторону от повозки.
— Ладно! — завопила она поспешно. — Что-нибудь придумаю.
Он снова подошел к ней, взял водяной мех и повесил на плечо. Затем подхватил ее за пояс. Одной рукой. Боль пронизала левую ногу, когда сместилась сломанная ступня. — Семь Псов! Как ты меня несешь, недостойный!
Воин молча оттащил ее к коню. Она увидела, что это не энкар'ал, но и не вполне обычный скакун. Высокий, бледный, тощий, серебристые хвост и грива, красные как кровь глаза. — Встань на здоровую ногу, — сказал он, затем вставил ногу в веревочное стремя и оседлал коня.
Семар Дев со стоном легла на круп, уцепилась за две веревки. Проследила, куда они ведут. Великан тащил за собой две громадные гнилые головы. Псы или медведи, столь же большие, как сам воин.
Он протянул руку и бесцеремонно подтащил ее вверх, усадив за собой. Новые волны боли, в глазах потемнело.
— Не обращай внимания, — произнес он.
Семар Дев снова глянула на отрезанные головы. — Конечно. Пустяки!
В тесной комнате царит темнота, воздух душный и влажный. Два узких прямоугольных окошка под самым потолком позволяют свежему воздуху вялыми струйками проникать внутрь — словно это знаки из иного мира. Но "иной мир" еще немного подождет женщину, скорчившуюся на неудобной койке. Обняв руками колени, опустив голову, так что черные сальные волосы скрывают лицо, она плачет. А плакать означает — быть внутри себя, полностью уйти в место более жестокое и беспощадное, чем любые места внешнего мира. Она рыдает о мужчине, которого бросила, убежав от боли в его очах, ведь любовь заставляла его брести следом за ней, повторяя все ошибки, спотыкаясь и не умея подойти ближе. Она сама не желала подпускать его. Сложные узоры на спинке клобучной змеи оказывают гипнотизирующее действие, очаровывают — но укус гадины тем не менее смертелен. Такова и она сама. В нет ничего — она не находит в себе ничего — достойного преданной любви. В ней нет ничего, достойного такого мужчины.