Охотники за удачей

Леонтьев Дмитрий Борисович

— Перестаньте паясничать, — попросил Сидоровский. — Да, я не слишком свободно сейчас себя чувствую. Но не надо подбирать слова таким образом, словно вы говорите с примитивным служакой, наделенным одной извилиной, которого жена отправила «выразить благодарность». Кстати, она вообще не знает, что я решился на встречу с вами. И я догадываюсь, что более всего вы желаете сейчас послать меня подальше… Но поверьте, что при всей необычности ситуации, я действительно благодарен вам. Искренне благодарен. А что касается служебных обязанностей, которые я «никогда бы не нарушил»… То, если вдуматься глубоко, именно этим я сейчас и занимаюсь, предупреждая вас, что в ближайшее время постараюсь разнести группировку Березкина так, как только это возможно. И предлагаю вам небольшую фору во времени, чтобы вы успели уехать. Отойти от дел они вам уже не позволят, такого не бывает…

— Мне некуда ехать, Сергей Андреевич, — пожал плечами Врублевский. — Некуда, да я и не хочу. Наездился, набегался и навоевался. Хватит. В свою очередь я благодарен вам за предостережение и прекрасно понимаю, что такому человеку, как вы, этот шаг дался очень нелегко. Но я также

честно заявляю вам, что я никуда не поеду.

— Стало быть, это принципиальная позиция? — нахмурился Сидоровский. Легкая неуверенность исчезла из его голоса, и движения стали уверенней, решительнее.

Обязанности и формальности были выполнены, акценты расставлены. Теперь в комнате находились два солдата, разведенные судьбой во враждующие лагеря. Непривычное для солдат бремя дипломатии осталось позади, и, как ни странно, теперь они понимали друг друга куда лучше, говоря на языке, хорошо известном им обоим.

— И все же подумайте, Владимир Викторович, — продолжал Сидоровский. — Вы, видимо, не понимаете, во что ввязываетесь. Это не ваша среда обитания. Вы здесь не выживете. Вы — боевой офицер, и тонкости криминального мира для вас губительно неизвестны. Я уже несколько раз на протяжении нашей беседы обращался к вам по имени-отчеству, показывая, что несмотря на кратковременность вашего пребывания в городе успел навести о вас справки, а вы даже не отреагировали на это. Поверьте: милиция намного сильнее, чем кажется с первого взгляда. Пренебрежительно думать о ней может только самонадеянный недоумок, наслушавшийся глупых визгов жаждущих сенсаций журналистов…

— Я вам верю. Я вас понимаю, — вежливо отозвался Врублевский, терпеливо переждав эту тираду, — И я даже желаю вам осуществить вашу мечту о полном искоренении преступности и «пожать руку последнему преступнику», исполнив тем самым и мечту Никиты Сергеевича. Кстати, то, что вы называли меня по имени- отчеству несмотря на то, что представлены мы не были, а ваша жена знала меня только по имени, я заметил. Могу даже предположить, что эту информацию вы получили в баре «Фаворит» — там видели мои документы. Я оценил и вашу осведомленность и быстроту действий. Приятно было познакомиться.

— Послушайте, Врублевский, — капитан заметно рассердился, на скулах заходили желваки, — вы же бывший офицер! Где вас учили честь мундира поганить? Вы же воевали! Воевали против таких же оголтелых засранцев, которым намереваетесь сейчас служить верой и правдой. Знаете, как это называется?

— Вот только произнесите это слово, и я вам морду разобью, — ровным голосом пообещал Врублевский. — И не читайте мне морали, капитан. Я не маленький мальчик, чтобы меня учить. Я сам делаю свой выбор, без подсказок. Вы делаете свою работу, я — свою, и не надо выяснять, что правильнее или лучше.

— Я пытаюсь вам это объяснить, потому что…

— А мне не надо ничего объяснять, — теперь разозлился и Врублевский, раны которого были еще слишком свежи, чтобы позволять тревожить их вот так грубо. — Вы офицер, и я офицер, но у нас разные специфики. Я не спорю, может быть, сейчас, при том, что творится в стране, и вас можно назвать «боевым офицером», но все же вы не знаете, что творилось там… И поэтому не суйте свой нос в мою жизнь! Я не собираюсь что-то объяснять или в чем-то оправдываться, я этим никогда не занимался и заниматься не собираюсь прежде всего потому, что не чувствую в этом необходимости. А это означает, что и виноватым я себя не чувствую. Вы судите со своей колокольни, я — со своей. Для вас я — бандит, а лично мне просто до чертиков надоело, что я, здоровый и сильный мужик, отдававший государству кровь, здоровье и силы, жил впроголодь и вся моя жизнь пошла насмарку только из-за того, что какая-то сволочь решила покормиться и пожировать за мой счет. И я нахожу приемлемым предъявить теперь этот счет тем парням, которые делали «бабки» на моей крови и на моем счастье.

— Вам кто-нибудь что-нибудь должен, Врублевский? — холодно спросил капитан. — Кто? И сколько? Вы служили за деньги? За звездочки на погонах? Ждали какой-нибудь выгоды, благодарностей?

— Нет. И ты прекрасно знаешь об этом. Во всяком случае догадываешься. Извини, я, кажется, на «ты» перешел…

— Ничего, — вздохнул Сидоровский. — Я, пожалуй, тоже на «ты» перейду. Во всяком случае, временно… Дай сигарету. Я свои уже выкурил…

— Возьми на столе, — показал Врублевский. — Я сейчас тебе кое-что скажу… Чтобы ты понял… Не пожалел, не оправдал, не простил, а просто понял. Я это особо подчеркиваю, чтобы не считать обязанным ни себя, ни тебя знанием этого эпизода… Я всю жизнь служил честно, не за звания, не за почет и уж тем более не за оклад. Сначала все было хорошо и, несмотря на все сложности армейской жизни, мне это нравилось. А потом в страну вползла перестройка, и все полетело кувырком. Рвачи, пройдохи и показушники стали стремительно набирать силу и власть, а те, кто работали честно, стали неудержимо скатываться в нищету… У меня была невеста. Я ее очень любил… очень… Она была единственным, что было у меня на этой земле, самое светлое в жизни, самое… В общем, сначала мне только намекали, что меня «хоть и любят, но жить становится все тяжелее, а хочется все больше». И с каждым днем разрыв между желаниями и действительностью увеличивается. И что она, при всей привязанности ко мне, не хочет сознательно идти в нищету, не хочет жить в нищете, растить детей в нищете и умирать в нищете тоже не хочет. У нее был несомненный талант в… в одной области. Но без денег и связей он всего лишь талантом и оставался, не принося ни славы, ни богатства. Я попытался было исправить положение, благо у нас в дивизии как раз в это время создавалась новая, «экспериментальная» рота контрактников. Я был на хорошем счету, и меня взяли туда с удовольствием. Но обещанных «миллионов» мы так и не увидели, зато командировки в «горячие точки» становились все чаще

и чаще. Я не бывал дома месяцами… А потом, в один поганый день, вся наша рота была уничтожена прямо в окопах, в местечке под названием… впрочем, это не важно. Важно то, что эти ракеты выпустил не чужой вертолет, а наш… Наш! Это можно было бы назвать ошибкой, хотя командование напрочь отрицало саму возможность подобного. Но я-то знаю, что это был наш вертолет! Наш! Наш. Я — единственный, кто уцелел из роты. Меня контузило и, отбросив в воронку, присыпало землей. Это меня и спасло… Больше не выжил никто. Странно, не правда ли? Должны были быть раненые, уцелевшие… Правда, один все же был жив, когда я пришел в себя. Он умер у меня на руках, и перед смертью… Впрочем, и это тебе знать необязательно… Дело в том, что в этот день мы должны были получать жалование, и по бумагам оказалось, что мы его получили… Но мы не получали его, понимаешь?! Не получали. Я пытался что-то доказать, искал правду… Тем более, что я узнал, кто был виноват в этом кошмаре, кто был его организатором… Но знать — это еще не значит победить. И у меня ничего не получилось. Но, видимо, правда на земле все же существует, и тот, кто организовал и осуществил это преступление спустя месяц сам погиб, неосторожно отлучившись ночью за пределы охраняемой территории… Правда, обвинить в этом почему-то пытались меня… Но так как я был невиновен, то доказать ничего не удалось. Но я подал в отставку и вернулся в Петербург, надеясь попытать счастье на волне открывшихся возможностей. Но там меня ждал еще один сюрприз: моя невеста уже давно жила с весьма мерзопакостным, но богатым пройдохой. Наполовину бандитом, наполовину спекулянтом. Мы не будем его обижать и назовем просто «спонсором». Мне было разъяснено, что «поезд ушел, а у меня нет ни денег, ни возможностей, чтобы догнать его»… Что я — нищий неудачник, который никогда ничего не добьется, что… Много слов было сказано. Правда, намекнули, что я буду неплохо смотреться в роли героя-любовника, и даже предложили уболтать «папочку» подыскать мне теплое местечко в его фирме…. Вот тогда я и понял, что этот мир принадлежит ворам, политикам, бандитам и спекулянтам. А я гожусь лишь в качестве грубой рабочей силы. Что честность и преданность не нужны ни государству, ни женщинам… Офицеры… Нищие, облаиваемые теми недоумками, которые уже давно разучились думать и лишь реагируют на события, но упорно называют себя «интеллигенцией»… Мы плевали на себя, теряли семьи и буквально выживали в созданных для нас государством условиях, но все же не сдавались и были последним оплотом для России. Я не знаю, где еще так свято берегли такие понятия как честь, совесть и достоинство… А нас лишь обворовывали и предавали. Пока мы шли под ножи и пули, всякие ублюдки спали с нашими женами, развращали наших детей… А мы… Мы никому не нужны. Мы — лишние! Мы лишние в этом перестроечно-реформистском маразме. Мы не вписываемся в новую жизнь… Но с меня хватит! Я больше не хочу быть ковриком, о который все вытирают ноги, который используют и по истечении срока выбрасывают на свалку. Я очень многое могу, и если государству это не нужно, тогда я направлю свои возможности и навыки на службу самому себе. Капитан Врублевский умер. Можешь считать, что он не смог перенести все то дерьмо, которое свалилось на него, не смог пережить предательства, унижений и собственной никчемности. Он застрелился, поставив точку в затянувшемся споре между убеждениями и реальностью. Он не запятнал мундира. Он жил честным офицером и умер честным офицером. А сейчас перед тобой — Володя Врублевский, который любой — слышишь? — любой ценой решил взять от жизни все, что только от нее можно взять! Или у меня будет все, что я хочу, или я подохну. Третьего не дано. Я не буду нищим и не сяду в тюрьму. Либо подохну, либо буду богат… Вот так… Что скажешь?

— А что тут говорить? — пожал плечами Сидоровский. — Я работаю давно и слышал много разных историй. Я знал людей, которые прямо в зале суда убивали насильников своих детей. Я знал женщин, которые шли на панель, чтобы прокормить свою семью. Я знал офицеров, которые действительно пускали себе пулю в лоб, потому что не могли прокормить своих близких. Я знал людей, которые шли на преступления, чтобы не подохнуть с голода. Я видел бездомных детей, худых, как скелетики, покрытых лишаями и болячками. Я видел старух, у которых выродки — сыновья отнимали пенсию и отправляли на паперть просить милостыню… Открою тебе «страшную» тайну: ты не один такой. «Перестройка» так изнасиловала страну, что нищих стало девяносто процентов, а обеспеченных и богатых — только десять. Но все же подлецов и бандитов у нас в стране куда меньше этих «девяноста процентов». Правда, намного больше чем «десять», но и не «девяносто»… У кого ты собрался отнимать, Врублевский? С кем собрался «делиться»?

— Да уж не с нищими «девяноста процентами», — сообщил Врублевский. — И хватит на этом. Ты должен понять, что никакими моралями ты меня от намеченного не отговоришь. Я не хочу быть в числе тех, чьи дети будут жить впроголодь и прислуживать сынкам тех папочек, которые в свое время успели отхапать жирный кусок при разделе этого пирога. Я решил получить свою долю, и я ее получу Может быть, меня грохнут, но зато и я успею пожить в свое удовольствие, и детям кое-что оставлю. А может быть, все будет не так уж и плохо. Может быть, я отвоюю свою часть, вложу ее в дело и стану самым законопослушным парнем в России. Хочешь, Сидоровский, я тебя потом в свою службу безопасности возьму? Приходи лет этак через десять — поговорим…

— Я раньше приду, — многозначительно пообещал капитан. — Куда раньше, чем ты предполагаешь.

— Ой-ой-ой… Подожди, я только памперсы поменяю, а то эти обмочил со страху. Ничего у тебя не получится, Сидоровский. Я не мелкий воришка и ставки по мелочи не делаю. Мне нечего терять и, следовательно, нечего бояться.

— Вот потому-то ты и опасен. Зря, Врублевский. Ох, зря… Но уговаривать тебя и впрямь бесполезно. Один раз я тебя предупредил: уходи, пока цел. Второго предупреждения не будет. Если ты решишь поживиться за счет этого города, я тебя посажу или уничтожу.