Охотники за удачей
Шрифт:
— Зацепил?! — с громким, театральным шепотом набросился он на Филимошина. — Ты «срубил» ее, Женя? Какую тему взял? Мне что-нибудь перепадет?
Филимошин брезгливо поморщился — коллегу он недолюбливал. По его мнению, Евдокимов был бездарен, нахрапист и лишен вкуса. К тому же он обожал романы о Флетче, и эта любовь доходила до фанатизма, превращая Евдокимова в нелепую пародию на литературного героя. Филимошин Флетча не любил, а пародий на него — тем более.
— Даже не крутись рядом, — предупредил он юношу. — Ты мне мешаешь. Я работаю с клиентом, а твое присутствие может все испортить в один миг. Вздумаешь следить и сорвешь мне репортаж — я тебе голову оторву, понял?!
— Женя, не жадничай, — заканючил Евдокимов. — Ее и на двоих хватит. Я ведь кожей чувствую — ты что- то серьезное выкопал. А это
— Это значит, что я не хочу тебя видеть ближе пятиста метров! — отрезал Филимошин. — Не путайся у меня под ногами, сынок. Поищи лучше себе работу по зубам. Напиши пару репортажей о бомжах.
— Изъеденная тема, — поморщился Евдокимов.
— Тогда о милиции, — посоветовал Филимошин. — Тренируйся сынок, тренируйся из «ничего» делать «что- то». А до серьезных расследований ты еще не дорос. Так что, тренируйся, — он снисходительно потрепал его по плечу и вышел на улицу.
Подогнал машину ко входу, приоткрыл дверцу и приготовился ждать. Она вышла минут через двадцать, переодетая в джинсы, белый свитер с высоким горлом и бежевый плащ. Села на переднее сиденье и сообщила:
— Я вся в вашем распоряжении. Менеджер рвал и метал, но я послала его подальше… Куда направляемся?
— Для начала в парк, — решил Филимошин. — Дождик почти кончился, и мы сможем побродить там с часик-другой, а потом… Потом видно будет…
Парк и впрямь был хорош. Несмотря на изрядную запущенность, он все еще хранил былое величие. Полузаброшенный особняк зарос травами и чахлыми побегами кустарника, сквозь разбитую мраморную чашу фонтана прорастали молоденькие деревца. Остатки высокой каменной ограды, когда-то окружавшей парк, казались теперь темно-зелеными от покрывавших их мха и лишайника. И все же парк был величав. Огромные многолетние дубы и вязы словно стояли на страже покоя развалин особняка, охраняя их сон от суетливого гомона раскинувшегося совсем рядом города. На аллеях стояла удивительная тишина, не было слышно даже птиц, но это была тишина не смерти, а задумчивой, светлой грусти. Дорожки были на удивление чистыми и сухими, и лишь прошлогодние листья покрывали их аккуратным, тихо шуршащим под ногами ковром. Кое- где виднелись полуразрушенные временем статуи древних богов, изничтоженные безжалостными ветрами времени так, что уже сложно было отличить в этих бесформенных, зеленоватых кусках мрамора Афину от Афродиты. В неглубоких канавах вдоль аллей стояла темная, зеркально-холодная вода. Даже свет дня казался здесь чуть тусклее и необычнее, словно воздух застыл между деревьями сто лет назад, вобрав в себя и запахи и звуки своего последнего дня.
— Спящее королевство, — сказала Лена, останавливаясь посреди аллеи, — Как в сказке про волшебное веретено. Время остановилось. Нет ни настоящего, ни будущего, только прошлое, застывшее навек…
Да, необычное место, — согласился Филимошин, — Иногда я прихожу сюда. Здесь очень хорошо
думается. Уходят все заботы, беды кажутся далекими и не такими уж страшными, исчезает усталость. Душа словно успокаивается… Интересно, какими были эти люди, что жили здесь до нас? О чем думали, на что надеялись, чему радовались и как любили? Неужели так же, как и мы? И так же, как мы, будут надеяться, ждать и любить через сто лет после нас? Поколения идут длинной чередой, приходят из ниоткуда и уходят в никуда… Вот это и называется — краткий миг бытия… Все это приходит в голову только здесь. На улицах города об этом не думаешь. Там — суета, беготня, бешеный и какой-то безумный ритм жизни. Все сжато, спрессовано, суррогатно. «Суррогат любви», «заменитель дружбы», «краткое изложение счастья»… Мы так долго шли по дороге цивилизации, и что получили? Кажется, потеряли мы куда больше, чем приобрели. Гомер прекрасно обходился без телевизора и электрокофеварки, однако он наверняка был счастлив. Только счастливый человек может так делиться этим счастьем с другими. У Шекспира не было автомобиля и кровати с электроподогревом, однако, и он наверняка был счастлив. Гете никогда не летал самолетами, и у него не было кредитной карточки, но и он был счастлив… А мы? Неужели мы мельчаем, размениваясь на вещизм? Поклоняясь видеомагнитофону, и готовы продать дружбу и любовь ради просторной трехкомнатной квартиры?.. Ты знаешь, что по этим аллеям ходили Иван Путилин и Аркадий Кошко?
— Кто это? — спросила она. — Я не слышала о них…
— Это два величайших сыщика России. Они оба вели в этом особняке расследования. Разумеется, в разные времена. Какие люди были! Эх,
— Помолчи, Женя, — попросила она, беря его за руку. — Ты мне расскажешь потом, хорошо? Давай побродим молча… Так удивительно здесь, необычно… Давай просто походим…
Филимошин удержал ее руку в своей, про себя с удовольствием заметив, что она назвала его по имени и на «ты». Это увеличивало шансы. По правде сказать, он совсем не думал так, как говорил. Просто он был очень талантливым журналистом и владел разными стилями. Сейчас он был нарочито-старомоден, высокопарен и ностальгичен… Нет, разумеется, он читал и Пушкина, и Шекспира, но в школе. А о Гомере и Бальзаке слышал, но ничего интересного в их книгах не находил. Это было занудливо, скучно и моралистично. Филимошин предпочитал современных авторов, таких как Апельсинов, Дубов и Речев. Это было скандально, сексуально, революционно и зло. Устав от повседневных забот и суеты, Филимошин снимал напряжение, заваливаясь на диван с книгой одного из этих авторов в руках. Много крови, много секса и очень много злости помогали ему расслабиться, снять собственные негативные эмоции. Эти писатели с удовольствием облаивали всех — милицию, бандитов, правительство, оппозицию, мужчин, женщин, начальство, подчиненных, писателей, читателей, прошлое, настоящее… Из этих книг Филимошин черпал вдохновение…
Они долго бродили по пустынному парку, держась за руки и думая каждый о своем. Филимошин замечал, как медленно сходит напряжение с чувственного, точеного лица девушки, как исчезают складки у губ, разглаживаются морщинки у глаз, да и сами глаза становятся словно светлее и чуть печальнее.
«А ведь ей действительно нелегко, — подумал Филимошин. — Груз, который она взвалила на себя, ей явно не по силам. Для кого-то подобное напряжение — пустяки, а для кого-то — невыносимая ноша… Но тут уж я ничем не могу помочь. Каждый выбирает свою дорогу сам. Этот день только на время поправит ей настроение, а потом депрессия вернется с новой силой, и плохо, если рядом не окажется того, кто сумел бы ее поддержать… Странно… она ведь очень красивая девушка. Неглупая. И есть в ней что-то такое, что обычно называют «изюминкой»… Почему же она одна? Наверное, не встретила еще достаточно богатого и влиятельного, такого, какой удовлетворил бы ее запросы… Да, думаю что именно так. Не очень-то я верю в бессребренность. Тот, кто хоть раз вкусил из золотой кормушки, вряд ли по собственной воле откажется хлебнуть из нее еще раз и еще, и еще… Скорее всего она просто ищет того, кто смог бы обеспечить ее “по высшим стандартам”…»
Филимошину было легче плохо думать о том человеке, которого он собирался «разобрать по косточкам» в очередном репортаже. Сложно делать подлость человеку достойному. В этом случае и сам выглядишь как- то… не так… А вот если предварительно убедить себя в его нечистоплотности, то и разоблачать, борясь с этим образом, будет куда как легче. Потому-то Филимошин и создавал для себя будущий образ героини репортажа. И он был очень недоволен, что в этот раз ему приходилось убеждать себя. Девушка начинала ему нравиться. И чем больше она ему нравилась, тем убедительней и весомей были его аргументы, тем яростней он убеждал себя и тем охотнее соглашался с собой…
— Ты замерзла, — заметил он, — У тебя холодные пальцы… Это моя вина. Вот ведь насколько права старая поговорка: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет». Хотел поправить тебе настроение и едва не застудил до смерти. Пойдем в машину. Пора возвращаться…
— Здесь так хорошо, — сказала она. — Даже уходить не хочется…
— Это еще не конец экскурсии, — утешил он. — Впереди нас еще ждут часовня, несколько старинных улиц, но сначала мы отогреемся в одной малюсенькой, но очень уютной чайной. Любишь блины с медом?
— И с медом, и со сгущенкой, и с вареньем, — сказала она. — Особенно такие большие, тонкие, круглые, желтые… Да, я очень хочу блинов и горячего чая.
— Так ты еще и проголодалась! — рассмеялся он. — Плоховатый из меня джентльмен — и заморозил, и голодом уморил… Но, с другой стороны, — хоть аппетит нагуляли. Видел я, как ты сегодня завтракала… Так питаться — можно ноги протянуть. Поехали, я накормлю тебя горячими блинами до отвала.
— До отвала не надо, — попросила она, — Мне сегодня выступать. На меня вечернее платье не налезет… Кстати, ты придешь сегодня на концерт?