«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I
Шрифт:
К слову сказать, такое явление наблюдалось и наблюдается теперь и в других государствах.
До революции 1917 года в России самыми конспиративными партиями являлись те, которые создавались на национальных началах. Религия, народность, быт, национальная психология и воспитание спаивали сильнее, чем только доктрины классовой борьбы. Из среды таких образований чрезвычайно трудно было приобретать серьезных секретных сотрудников, как равно и работать с ними было весьма тяжело, так как они должны были быть весьма сдержанными и осмотрительными. Национальные партии относились весьма чутко к неудачам своих предприятий, и в таких случаях у них всегда являлись опасения, нет ли в среде «провокатора», а потому старались еще тщательнее
Особое внимание своею конспирацией и интенсивной работой обращали на себя 1) еврейская партия «Бунд» 17, 2) армянская «Дашнакцютун» 18и
3) Польская социалистическая партия (революционная фракция).
Меньшевики Российской социал-демократической рабочей партии слишком разбрасывались в своей деятельности, и группировки их являлись менее конспиративными, вследствие чего легко и скоро разоблача-
PocciuS^L^e мемуарах
лись. Социалисты-революционеры также особой конспирацией не отличались, за исключением их боевых выступлений, направленных к совершению убийств должностных лиц и ограблению казначейств, банков, касс и тому подобного
Из современной действительности следует отметить, что конспирация, проявляемая большевиками, является весьма поучительной. Наглядно это подтверждается словами одного из видных деятелей советской клоаки, некоего Лозовского, который фигурировал во Франции и в качестве нелегального пропагандиста, и в качестве полномочного лица. В своей брошюре «Рабочая Франция», издания 1923 года, Лозовский описывает свое путешествие в 1922 году из России во Францию через Берлин. Предоставим ему слово 19:
«Наконец, - говорит автор, - некоторые технические затруднения были улажены, я перевел свою внешность на французский язык, получил (в Берлине) в Бельгийском консульстве визу и под именем Макса Веллера, гражданина французской республики, отправился в Париж через Брюссель.
Я уехал из Парижа, - продолжает Лозовский, - более пяти лет тому назад, в начале мая 1917 года. Мой отъезд не обошелся гладко. Когда разразилась русская революция, то союзники в первую голову пустили в Россию социал-патриотов. Первыми отправились в Россию Алексинский, Плеханов, Авксентьев и другие. Нас, издававших в Париже интернационалистические органы, было решено не пускать в Россию. Уже в марте я обратился за разрешением, но мне в префектуре открыто сказали, что паспорта не дадут, а почему - я сам должен знать. Я действительно сам знал, но так как я не имел ни малейшего желания просидеть русскую революцию в Париже, то прибег хотя и к своеобразному, но действительному средству, чтобы получить разрешение. Я начал посещать ежедневно социалистические и профессиональные собрания и выступать с докладами о русской революции. Я не пропускал ни одного случая, чтобы не выступить, причем подробности о происходивших в России событиях вызывали в парижских рабочих такой энтузиазм, что французское правительство решило из двух зол выбрать меньшее, т.е. выдать мне паспорт и разрешить отправиться через Англию в Россию.
Я въезжал в Париж, где оставил столько друзей и единомышленников, с которыми работал во время войны. Я мечтал о том, как я пойду на Бир-
мемуарах
жу труда, где в течение двух лет состоял секретарем одного синдиката, как отправлюсь в дом Всеобщей конфедерации труда и вообще окунусь в знакомый мне синдикальный воздух. Но вдруг я вспомнил, что я - собственно не я и что мои похождения могут носить довольно ограниченный характер. Я так размечтался, что забыл, как меня зовут и когда и где я родился. Я лихорадочно начинаю рыться в своем кармане, вытаскиваю
Со мною несколько раз случалось, что я вдруг забывал свое имя, день рождения и другие подробности. Поэтому, сидя в вагоне, я бесконечное число раз повторял в уме свое имя, старался запомнить, что родился в сентябре 1884 года и т.д. Это не так просто, как может показаться с первого раза, потому что, будучи в Германии, я родился совсем в другом году и в другом месяце, а так как мне пришлось заново родиться в течение 2-3 дней, то неудивительно, что в голове происходит на этот счет некоторая путаница.
Вдруг под самым Парижем мне показалось, что какой-то господин слишком внимательно начал на меня заглядываться. Со мною из Брюсселя ехал товарищ-бельгиец, провожавший меня до Парижа. Мы сидели в разных купе, иногда во время дороги нечаянно встречались у окна и рассматривали пейзажи. Перед самым приездом, когда я вновь случайно встретился с ним, я ему между прочим сказал, что лучше будет, если мы будем выходить поодиночке, причем каждый поедет в другую сторону, ибо, если любопытный господин интересуется мною, то бельгийцу, во всяком случае, проваливаться незачем. Если я благополучно выберусь с вокзала, значит, первая партия выиграна. Вот поезд подходит к вокзалу, и я с совершенно независимым видом выхожу на платформу, врезываюсь в толпу, беру автомобиль и говорю шоферу - на Рю Реомюр, поближе к фондовой бирже.
Итак, я - промышленник и коммерсант. Положение, как известно, обязывает. Для того чтобы администрация отеля знала, что у нее живет человек благонамеренный, я сейчас же по приезде заказал через контору, чтобы мне по утрам доставляли “Матен” и “Пти Паризьен”. У себя в комнате я не держал ни одной коммунистической и даже социалистической газеты, а монархическую “Аксион Франсез” оставлял на виду в своей комнате. Для того чтобы моя благонамеренность и моя любовь к французскому отечеству была вне всякого сомнения, я купил несколько антибольшевистских брошюр, заручился парочкою французских немцеедов, положил на стол кол-
мемуарах
лективный труд Рафаловича и другие на французском языке “О русском государственном долге”, раздобыл прейскуранты автомобильных фирм, подчеркнул некоторые цены красным карандашом и привел таким образом в необходимый порядок комнату, - так что всякая отельная крыса, сунувшая свой нос в мой номер, должна была заключить, что здесь живет истинный добрый патриот.
Затем я занялся организациею квартиры, где я мог бы спокойно проводить вне отеля время, читать необходимую мне литературу и вообще заниматься. Такая квартира находилась около площади Италии, и туда я отправлялся регулярно по утрам. Это была квартира адвоката, к которому я являлся в качестве помощника. Когда нужно было организовать особо конспиративное свидание, адвокат сам брался за это дело, а обычно в моем распоряжении был товарищ, который связывал меня со всем коммунистическим и синдикальным миром» 20.
ЧАСТЬ II ВОСПОМИНАНИЯ
Глава 8
ПЛЕВЕ И ЕГО СОТРУДНИКИ
В 1903 году в Кишиневе начался известный процесс о погроме 21. Обвинялись типичные уличные хулиганы. Защитником выступал известный Шмаков. Гражданские истцы были представлены целым созвездием тогдашней адвокатуры. Во главе их Карабчевский, впоследствии правее правого, Соколов, автор приказа N 1 (о неотдании чести солдатами офицерам и пр.), Зарудный, впоследствии министр юстиции при Керенском, Переверзев, Грузенберг, Винавер и др. Председательствовал сенатор Давыдов.