Оккультный Сталин
Шрифт:
Чалых пишет о своих опытах: «Эксперименты проводились в производственных условиях, что по сравнению с лабораторными исследованиями требовало повышенного расхода сырья. Пройдя операцию обжига, мои угли обнаруживали явную непригодность – брак. Брака я так много натворил, что это событие не прошло незамеченным. Я получил прозвище “великий бракодел”. Огромная цена была заплачена за положительный результат».
Впрочем, сами молодые «спецы» воспринимали «натворение» брака не как повод для разочарования, а как неизбежный шаг на пути к овладению производством. Брак был для них «временной проблемой», возникшей вследствие первоначальных трудностей социалистического строительства, а вовсе не в результате неверной политической установки
Аналогичный подход можно заметить и в отношении к авариям, которые являлись частью повседневной жизни. Так, вследствие поспешной индустриализации многие построенные сооружения оказались ненадежными: оседали фундаменты, рушились мосты, происходили размывы. Начальник Кузнецкстроя Франкфурт описывал смерть инженеров и рабочих, упавших с площадки на вершине силоса в пропасть 45-метровой глубины, наполненную цементной пылью: «Катастрофа, гибель товарищей, похороны – всё это еще больше напомнило о том, что мы – на фронте, что опускать руки нельзя». То есть на войне погибают солдаты, а в социалистическом строительстве – новые «спецы».
Это явление, с одной стороны, вызывало ужас, а с другой – стало неотъемлемой частью сталинской индустриализации. Оценка гибели людей, срывов и других аварий производилась, исходя из приоритетности развития промышленности. Инженер-метростроевец Федорова рассказывает об авариях при строительстве тоннелей как о свидетельствах особенного рвения в борьбе за индустриализацию: «Мы готовились к сбойке. Идущие навстречу проходчики тоже ждали этого радостного момента – встречи под землей. Но не знали тогда ни мастер, ни бригадир, что один из забоев надо было остановить... Вдруг раздается страшный треск, на секунду мелькают силуэты наших соседей, свет гаснет...» На этот раз никто из засыпанных не пострадал, но были случаи, когда один бригадир был убит балкой крепления, другой инженер погиб под земляным обвалом, в возникшем в шахте огне умер третий инженер... Федорова не печалится о погибших. Ее текст выражает только одну мысль: эти жертвы были неизбежной частью созидательных работ.
Такое же впечатление производят и записки инженера Чалых, который, очевидно, считал риск необходимым. При попытке изготовить мундштук для производства тонкостенных угольных трубок электрических печей произошел несчастный случай: «Приступили к первому эксперименту. Подобных мундштуков в практике завода еще не было. Я стоял у выходного отверстия мундштука и рукой проверял, как движется спрессованная трубка. Рядом со мной стоял молодой рабочий Сережа Ерцев, вдруг раздался сильный звук, похожий на выстрел из орудия, меня отбросило в сторону, а Сережа упал возле пресса». Их погрузили на телегу и отправили в больницу, так как на заводе медпункта не было.
Инженер Лаврененко пишет о своих буднях как о непрерывной ликвидации последствий аварий. Рутины и установленного порядка не было – всё время производство работало в условиях чрезвычайного положения.
Власть, однако, собственные просчеты, связанные с плохо продуманным планом индустриализации, перекладывало на плечи тех, кто вынужден был работать в этих нечеловеческих условиях.
Вот что пишет инженер Малиованов о шахтах Донбасса, куда он был послан в 1937 году: «Шахты были очень запущены. Всё строилось на том, чтобы добывать уголь любой ценой <...> Поэтому люди шли на риск, начали подрабатывать целики, которые ближе к стволам <...> Эти стволы имеют защитную зону, где нельзя брать уголь, поскольку движение пород может нарушить крепление ствола. Во многих случаях начали брать этот самый [уголь] <...> стали стволы валиться <...> жертв много было. В общем тяжелая была ситуация, начали людей сажать, 37-й год же. Все считали, что это было вредительство, но это было не вредительство, а вынужденный риск, который подчас сходил благополучно, а подчас приводил к авариям».
Рис.11.4.
Несмотря на то, что Малиованов понимал, как вреден вынужденный риск и как несправедливо и жестоко его коллеги должны были отвечать за неизбежные просчеты, он не ругает систему, а гордится тем, что справился со сложной ситуацией.
Как советские «спецы» перерабатывали такой «опыт» и находили ему объяснение, позволяющее и дальше верить в правильность действий советской власти, можно показать на примере инженера Поздняка.
По поручению Гипроцветмета он приехал в 1932 году на стройку медного комбината на озере Балхаш. По прибытии установил, что площадка еще пуста, работы стоят, а солнце палит так жарко, что в середине дня нельзя работать. Но самым неприятным фактом оказалось то, что прежде чем начать строительство завода, забыли построить водоподготовительную станцию. Рабочие, приехавшие десятками тысяч на стройку, пили воду, оказавшуюся «чистым ядом», прямо из озера, заболевали и погибали: «Каждое утро специальная команда объезжала всю площадку и собирала всех больных и погибших». И всё-таки Поздняк не посмел обвинить правительство за такое явление, а внушил самому себе, что эти жертвы неизбежны при социалистическом строительстве: «В дороге снова и снова продумывал страшные впечатления о Прибалхашстрое, о суровой созидательной работе по освоению жаркой пустыни. Вот какой ценой приходится расплачиваться за освоение пустыни. Но нет таких крепостей...»
Рис.11.5. Бригада М.Е.Путилина объявляет социалистическое соревнование
Случай инженера Поздняка показывает, как было устроено мировоззрение новых интеллигентов сталинского типа, веривших в социалистическое строительство и не способных переработать свои личные впечатления о происходящем в логически завершенное (а потому – негативное!) представление о новом государстве. Возникающий когнитивный диссонанс они устраняли через лозунг «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики».
С точки зрения социалистического строительства, все жертвы, страдания и лишения были оправданы. Вера в правоту советской власти, бросившей вызов законам материального мира, была сильнее личных впечатлений, которые, следовательно, были поставлены под сомнение, вытеснены и забыты.
Новая религия сталинизма опровергала и отвергала опыт дореволюционных ученых и инженеров, утверждая совершенно фантастическую (и во многом – идеалистическую) картину мира. Противостоять ей было практически невозможно: царские «спецы», которые могли бы выступить с критикой реформы научного мировоззрения, уехали за границу, либо были репрессированы в период сталинского террора.
Рис.11.6. Советский плакат «И засуху победим!»
Астрономия под прессом репрессий
Атака сталинистов на «старорежимных» ученых не ограничивалась, разумеется, техническими дисциплинами – пересмотру предполагалось подвергнуть и фундаментальную науку, которая по идее не имеет никакого отношения к политической и экономической конъюнктуре.
Вот скажите мне, какое отношение к становлению народного хозяйства может иметь наблюдение солнечного затмения? Оказывается, самое прямое. И больше того, за неправильно проведенное наблюдение солнечного затмения легко можно было отправиться в исправительно-трудовой лагерь.