Окно в природу-2003
Шрифт:
Подсчет, конечно, весьма приблизительный, но полагают: место на Земле со всем на ней сущим делят четыре миллиона таких вот модниц из Африки.
26.06.2003 - Карасик счастья
Анастасия Тимофеевна Тебекина.
– Заедем-как бабке Настасье, узнаем, каков нынче клев, - сказал приятель, с которым при наездах в Воронеж балуемся мы рыбалкой.
Надо было у Дона близ Павловска не проглядеть поворот к деревне с названием Бабка. В ней и живет Анастасия Тимофеевна Тебекина - бабушка семидесяти восьми лет, известная в здешней округе завзятой удильщицей.
– Ее дом?.. Повернете за церковью и сразу увидите, - показал нам дорогу прохожий.
Это была избушка с окнами, затененными изнутри листами бумаги и глядевшая на мир глазами, пораженными бельмами. Вокруг избушки на шестах висели линялые старые кофты, а сверху на каждом - некое подобие головы: худая кастрюля, ночной горшок и ржавый бидончик. Так, оказалось, бабка обороняется от птиц, налетающих в садик у хаты - поклевать абрикосов.
Калитка была на запоре, но на ржавом листе железа мелом было написано: «Покричите. Я в огороде». Мы покричали. И бабушка появилась, разглядывая нас сквозь толстые стекла очков. Приятеля моего узнала и сразу стала благодарить за дареные в прошлом году крючки и лески. Потом долго отпирала забаррикадированную деревянными брусками калитку, а впустив гостей, спохватилась: «Ой, почтальон-то, наверное, был...» Письма Анастасии Тимофеевне приходят из Смоленска от дочери. Почтальон опускает их в кастрюльку, прибитую с внутренней стороны забора, - надо только приподнять крышку и бросить письмо в этот «почтовый ящик».
– Дочь у меня - инженер на заводе. Тянет к себе, а я, как рак в норе, упираюсь. Чего мне в городе делать? Живу одна. Живу, как видите, небогато, да ить что богатство - не всегда оно счастье приносит, а у меня хоть маленькое, оно есть...
Мы не стали с порога расспрашивать о счастье одиноко живущего человека и проследовали в избушку, сопровождаемые пугливым взором кур и молодецки на мир глядевшего их ухажера.
– Было два петушка. Но одного схарчила - шибко дрался и кур беспрестанно топтал. Теперь вот спокойней.
Старуха высыпала на лежавшую во дворе сковородку остатки гречневой каши из чугунка, и мы вошли в пахнувшую неухоженностью избушку.
– Садитесь где захотите и не корите за беспорядок - я ведь весь день в огороде или же на пруду. Под крышей бываю - только поесть и поспать.
Жизнь у Анастасии Тимофеевны, как сказала она, «птицею пролетела: зима - лето, зима - лето...»
– Чего только не делали руки! В войну у Москвы почти девчонкою торф рыла, потом тут, у Дона, работала в детском саду, потом телят в колхозе растила, овец. Муж, пришедший с войны без ноги, рано умер. С тех пор, как лодочка без весла, плыву по теченью.
– Вот-вот, бабушка Настя, поближе к воде, - выправил разговор в нужное русло Сашка, приводивший в порядок никелированные свои снасти.
– Клев-то как?
– Клев...
– Бабушка весело поглядела на Сашку, - какой сейчас клев! Июнь - на рыбу плюнь, - сказала она тоном знатного рыбака.
Все ж мы решили побывать у воды.
– Сымать будешь?
– поглядела бабушка на мои фотографические причиндалы.
– Ну тогда я оденусь как следует.
Из загородки Тимофевна явилась в свитере и в стареньком, но опрятном цветастом платочке. Из прохладного погреба достала банку с червями, помяла в кулаке хлебный мякиш, сдобренный постным маслом, и стала греметь в углу удочками. Такими и я ловил в детстве - два ореховых удилища, поплавки из гусиных перьев. Знаками того, что и большую рыбу Тимофевна знавала, были массивный подсак с кругом из прочной лозы и ведерко.
Донских пойменных стариц тут больше десятка. Тимофеевна по дороге с бугра их все перечислила. Припомнила, что и когда памятное в них ловила.
– Сейчас далеко не хожу. С огорода спускаюсь и тут вот ловлю. Лодки у меня нет, сижу обычно на пеньке в камышах.
– Тимофевна, может, попробуем?!
– скороговоркой предложил Сашка, навостряя городское оружие против рыб.
– Да нет, клева не будет. Мы вот тут, на пригорке при солнышке, посидим, покалякаем.
– Рыбу я приучилась с детства ловить. Замуж вышла - забот прибавилось, но меня все равно тянуло к воде. Первый петух прокричит: я уже всколыхнулась - и к Дону. Часа три посижу - и бегом на гору, надо завтрак сварить и к восьми быть на ферме в колхозе. А вечером зорька опять к воде манит. Муж к рыбалке был равнодушный, но мне не перечил - понимал, что этого душа моя просит.
Высоких отличий Тимофеевна в благородной страсти своей не имеет.
– Всю жизнь ловлю окушков, плотвичек, карасиков. Конечно, попадались и щуки, и лещи попадались. А однажды тяну - и что же, вы думаете, на крючке? Ужак! На крик мой на лодках подплыли удильщики. «Нет, говорят, Тимофевна, не ужак это - угорь!» И сами дивятся: откуда в донских-то наших местах угри? Бросила я эту нечисть кошкам и курам. Дочке об этом случае написала. А она приезжает и в гостинец привозит - что бы вы думали? Угря копченого! Ну я попробовала - матерь небесная, какая же сладость! Дорого, говорю, стоит? Дочь замахала руками: «Не скажу, мам, ругаться будешь».
Своей обычной рыбешки ловит Тимофевна немного - на сковородку или ушицы сварить. И кормятся возле старухи местные кошки. Увидят - пошла на старицу, - на бугре ее ждут.
– Всех оделяю, потому что знаю: кошка за рыбу душу отдаст. Но главное все-таки не добыча, главное - радость возле воды. Открыто скажу: такая радость, как, бывало, в церкви пение слышишь. Но, конечно, приятно и поймать что-нибудь. Люблю карасиков. Кругленькие такие и уж больно хороши со сметаной.
Разговор наш подходит к тому, что видит рыбак, сидя возле воды.
– О, милый, то и радость, что много чего увидишь. Видишь, как ужачок охотится на лягушек. Один приучился обедать возле меня. Однажды бросила ему рыбьи кишки, и он стал в урочное время каждый день приползать - свернется на песочке возле воды и ждет. Видишь тут, как водяные курочки ходят по листьям кувшинок, как вороны, чуть отойдешь, норовят у тебя из ведерка рыбешку уворовать. А то на стрекоз заглядишься. Сядет на конец удилища и ждет. Вот ловцы - на лету комаров истребляют! Часто видела: норка вдоль берега рыщет. Может, и рыбу ловит, но я однажды заметила: рака в пасти зажала. Я хожу сюда с удочками до упора, пока зазимки берега не побелят. Однажды пришла, а вода уже подо льдом. Присела, вспоминая денечки летние, и, что вы думаете, - с другого берега наискосок по льду бежит волк. Спокойно бежит, на меня - ноль вниманья, следы на снегу остаются, как писаные.
– А зимой скучновато?
– Зимой я ловить не люблю. Зимой у печки сижу, вспоминаю и нового лета жду. Заметила: жизнь во младости идет, открыто скажу, не быстро, хотелось, помню, чтобы быстрее шла. А когда ты в годах, то жизнь не бежит, а летит: зима - лето, зима - лето...
Мы глядим с Тимофевной, как ветер качает у воды ольхи и ветлы, как Сашка упорно хочет поймать хоть что-нибудь в подернутой рябью воде. Темнеет у берега притопленная плоскодонка, на другом берегу у осоки застыла в неподвижности цапля. Две осы сели на кусочек несъеденной колбасы. Моя собеседница не прогнала их - нагнув голову, с интересом наблюдает за их возней и говорит словами своей философии: «Да, у всякого свой горизонт...»