Око флота
Шрифт:
Пошатываясь, Тригембо занял свое место в строю среди притихших собратьев. Вывели второго. Могучая спина Треддла пестрела знаками предыдущих порок, но свои три дюжины он вынес так же стойко, как Тригембо. Когда его отвязали, он поднялся без помощи других. Глаза матроса блестели от слез и ярости. Он смотрел прямо на Дринкуотера.
Мичман привык к жесткости таких публичных наказаний: странно сказать, но это зрелище произвело на него намного меньшее впечатление, чем высокопарный стиль статьи 29 Свода законов военного времени. Как и большинство офицеров и матросов, он старался занять мысли чем-нибудь другим, и сконцентрировал внимание на ряде пожарных ведер – с тщательно вырисованном на каждом королевским вензелем, – раскачивающихся в такт движениям корабля. Способ казался ему эффективным, помогая отвлечься от беспокойства, вызванного безжалостной фразой. Он так погрузился в себя, что оказался совершенно не готов, встретив взгляд Треддла.
Злой импульс этого взгляда был настолько силен, что Дринкуотер вздрогнул, как от удара. Мичман вдруг ощутил, что он каким-то образом причастен к вражде, возникшей между двумя матросами и проявляющейся в их бесконечных схватках. Натаниэлю едва не стало дурно. А вот одному из моряков стало. Им оказался тот молоденький марсовый, которого совратил Моррис.
Несколько часов спустя Дринкуотеру пришлось проходить мимо Тригембо, сосредоточенно сплеснивающего концы.
– Жаль, что тебя высекли, – тихо сказал он.
Моряк поднял голову. На лбу у него застыли капли пота – свидетельство того, как тяжело ему было выполнять работу со спиной, превращенной недавно в кровавое месиво.
– Вам нет нужды беспокоиться, сэр, – ответил он. А потом добавил, говоря как бы сам с собой. – Нельзя было допустить этого…
Дринкуотер пошел дальше, размышляя, что какой смысл может иметь это непонятное замечание матроса.
К ночи ветер посвежел. В четыре часа утра Дринкуотеру пришло время заступать на вахту. Спеша к трапу, он с беспокойством думал о том, не придется ли «Циклопу» снова метаться по волнам.
– Скоро начнут убавлять паруса, – пробормотал он сам себе, на ходу надевая непромокаемый плащ. Ночь была холодной и темной. Фонтан брызг, долетевших из-за борта, обрушился ему на лицо. Натаниэль сменил мичмана Била, встретившего его дружеской улыбкой.
В четверть пятого последовала команда взять на марсах второй риф. Дринкуотер отправился наверх. Проворно карабкаясь к своему почетному месту на рее, он выбросил из головы все отягчающие мысли. Спустя десять минут огромный парус уменьшился в размерах, и моряки стали спускаться по фордуну вниз, один за другим исчезая в темноте. Подошла очередь мичмана, тот уже почти перенес вес тела на фордун, когда кто-то схватил его за руку.
– Какого черта! – воскликнул он, едва не потеряв равновесие. Из темноты вынырнуло лицо. Это был тот самый смазливый марсовый с грот-мачты. В глазах у парня застыло отчаяние.
– Сэр! Ради Бога, помогите мне!
Дринкуотер, хотя и раскачивался в доброй сотне футов над палубой «Циклопа», едва не дернулся из-за отвращения. Но даже в полутьме он заметил слезы в глазах матроса. Натаниэль попытался высвободить руку, но его положение наверху не позволяло сделать этого.
– Я не из них, честно, сэр! Они заставили меня… Вынудили силой, сэр. Если бы я не согласился, они грозили оторвать мне…
На Дринкуотера накатил приступ тошноты.
– Оторвать? Что ты имеешь в виду? – он с трудом мог расслышать собеседника из-за ветра, сносящего звуки.
– Мои шары, сэр… – всхлипнул матрос. – Умоляю, помогите мне…
Хватка ослабла. Дринкуотер вырвался и спустился на палубу. Оставшееся до конца вахты время, когда на востоке уже занимался рассвет и небо принимало серый оттенок, он размышлял над проблемой. И не находил решения. Если доложить кому-нибудь из офицеров про Морриса, поверят ли ему? Это серьезное обвинение. В голове у него звучал голос Хоупа, читающего 29 статью Свода: наказание за содомию – смерть. Это серьезное, страшное обвинение, и Дринкуотеру делалось не по себе при мысли, что в результате его действий могут повесить человека… Конечно, Моррис – негодяй, и дело даже не только в его извращенности, поскольку заодно с ним этот верзила, старший матрос Треддл, и что если тот не остановится?
Натаниэль чувствовал страх и беспомощность. Он не мог помочь марсовому. Он провалил свой первый экзамен на офицера… Что же ему делать?
И тут он вспомнил слова Тригембо. Что тот сказал? Мичман попытался выудить тот разговор из закоулков памяти: «нельзя было допустить этого». Чего? А что сказал Тригембо перед тем? «Вам нет нужды беспокоиться», – вот что.
Он хотел сказать, что ему, Дринкуотеру, нет нужды волноваться. Однако мичмана вновь обуяло сомнение. Ведь он всего лишь высказал сожаление, что матроса наказали за драку. И тут Натаниэль догадался. Тригембо высекли за драку с Треддлом, и он говорит, что мичману не о чем беспокоиться. Значит, Тригембо знает о чем-то. О том, чего Дринкуотеру стоило бояться, «нельзя было допустить». Получается, у нижней палубы есть свое жестокое правосудие? Не там ли был вынесен и приведен в исполнение приговор Хамфрису?
В эту секунду он понял все. Во время порки злобный взгляд Треддла был направлен именно на Натаниэля, и Дринкуотер не мог не признаться себе, что несет ответственность за боль, причиненную Тригембо. Он решил поговорить с ним.
Перехватить матроса удалось только во время второй собачьей вахты, когда тот готовился бросать лаг по поручению мистера Блэкмора.
– Тригембо, – осторожно начал он, – почему ты подрался с Треддлом?
Тригембо ответил не сразу.
– Вам то это к чему, а, сэр? – со вздохом сказал моряк.
Дринкуотер набрал в грудь побольше воздуха.
– К тому, что, по моему мнению, это дело столько же касается мичманов, сколько парней с нижней палубы…
Натаниэль заметил, что недоверчиво нахмуренный лоб Тригембо разгладился.
– Понимаю, сэр, – тихо сказал матрос, и, поглядев Дринкуотеру прямо в глаза, добавил, – Я видел, что они сделал с вами в Гибе, сэр… – Теперь пришел черед Тригембо говорить недомолвками. – Поганое дельце, сэр, – продолжил он, покраснев. – Вот почему я обошелся так с Амфрисом.
– Ты убил Хамфриса? – изумился Дринкуотер.
– Он поскользнулся, а я малость ему подсобил, – пожал плечами Тригембо. – Свалился с утлегаря, сэр. И не он первой, – добавил матрос, от чего испуг Дринкуотера превратился в настоящий ужас. Сказанное доходило до сознания мичмана постепенно. Вопреки надеждам, отягощавший его груз не облегчился, а стал вдвое тяжелее. Впитанное с молоком матери уважение к закону подвергалось сейчас страшному испытанию. Образ действий Тригембо – разбойный, беззаконный и отчаянный – совершенно обескуражил юношу. Лицо выдало испытываемое им замешательство.