Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
Кофе и на этот раз оказался неплох, со всем же прочим ясности не было. Принесенные бумажки Петров даже смотреть не стал. Расписавшись на конверте, в ящик стола кинул и пальчиками в воздухе пошевелил. Мол, не за этой чепухой кликали.
Наконец кофе был выпит. Чашки легко ударили донцами о некрашеный стол.
– Зачем вызвали-то? – поинтересовался бывший старший уполномоченный.
– Не вызвали, товарищ, значит, Москвин, – очки радостно блеснули. – Не вызвали, а пригласили, причем в личной персональной форме. А ты не задумался, почему так? Почему, значит, не с конвоем?
Любитель кофе ждал ответа, но товарищ Москвин решил не подыгрывать и просто промолчал. Петров засопел, поерзал на стуле.
– Скучный ты сегодня, товарищ Пан… э-э-э-э… товарищ Москвин.
– Значит, – не стал спорить Леонид.
Петров, подумав, приоткрыл ящик. На стол упала бумажка о трех лиловых печатях.
– Значит… Ну тогда распишись – за секретность и неразглашение.
Вслед за бумажкой на столе появилась папка, не слишком толстая, но тоже с печатью, правда, всего одной, поверх белой наклейки.
– Читай. Торопить не стану, но учти, больше этих бумаг ты не увидишь, так что пользуйся возможностью. А я пока еще кофе заварю… Уже сообразил, чего это?
Леонид, открыв папку, пробежался взглядом по первым строчкам.
– Решение коллегии Госполитуправления при НКВД РСФСР по результатам операции «Фартовый»… Мне бы это перед расстрелом увидеть!
Петров хихикнул, но комментировать не стал.
Читать пришлось долго, сначала один раз, после и второй, от «шапки» с грозными грифами на первой странице до столь же грозных подписей под последней строчкой. От абзаца к абзацу, словно от одной питерской подворотни до следующей. Маузер «номер два» зажат в потной ладони, чужие пули жужжат над самым ухом, рикошетят от кирпичных стен, а впереди нет ничего, кроме страшной пропасти, виденной в кошмарных снах. «Тогу богу» – «пусто-пустынно», ни дна ни покрышки.
…Эх, яблочко, да все мерещится, а Фартового башка в спирте плещется!..
Безотказный Петров подливал кофе. Третью чашку Леонид допить не смог. Слишком горько.
– Признать крупной политической ошибкой… – наконец вздохнул он, откладывая папку в сторону. – Не удивили, это я и раньше знал, можно было и не расписываться! Хорошо хоть семье Варшулевича пенсию назначили, у него детей двое.
Встал, поискал глазами портфель, к двери повернулся.
– Да погоди ты, значит! – Петров был уже рядом, преграждая путь. – Ты чего, товарищ Москвин, читаешь плохо? Главное! Главное в чем? А в том, что… Как там это, значит? Непосредственных исполнителей признать, это самое, свободными от ответственности и восстановить в прежних должностях! Тебе же полная амнистия выходит!..
– …И орден матери комиссара Гаврикова отдадут, – не стал спорить Леонид. – А по чьей вине все покатилось? Этих самых «непосредственных»? Кто результаты требовал, запрещал операцию сворачивать? Кто ребят под пули подставил? Не отвечай, Петров, я и без тебя ответы знаю.
– А мы тебя сюда пригласили не для того, чтобы на вопросы, значит, отвечать, товарищ Москвин!
Петров стер ненужную улыбочка с лица, блеснул окулярами.
– Не ценишь ты, вижу, человеческий подход. А зря! Думаешь, твои новые дружки в ЦК тебя бы защитили? Да за один побег знаешь что полагается? А у тебя побегов два, и между прочим, с трупами. Ты чего, Блюмкиным себя вообразил? Так и до Блюмкина доберемся, приговор ему никто, значит, не отменял, как и тебе, кстати…
– Отставить!
…Как открылась дверь, никто не услышал. Не иначе, петли правильно смазали.
Петров замер, как и был, с открытым ртом, затем начал медленно пятиться. Тот, кто стоял на пороге, еле заметно скривился.
– Так и знал, что нормально поговорить не сможете. Талант у вас, товарищ Петров!
Темно-синяя гимнастерка, белый металл в петлицах, ромбы на рукаве, широкие галифе, мягкий блеск дорогих яловых сапог.
– Идите, Петров, охладитесь слегка.
Любитель кофе согласно кивнул, заскользил по-над стеночкой. Мягко и неслышно закрылась дверь.
– Я отвечу на ваш вопрос, товарищ Москвин. Садитесь!
…Худой, уши слегка оттопырены, нос длинный, нижняя губа самая обычная, верхняя очень тонкая. Мягкая южная речь.
Садиться Леонид не спешил. Подождал, пока нежданный гость пройдет к столу, проводил взглядом, пытаясь вспомнить, когда они виделись в последний раз. Кажется, осенью 1918-го, на день пролетарской революции. Председатель Чрезвычайной Комиссии Союза коммун Северной области выступал перед вернувшимися с фронта сотрудниками. А потом они вместе пили морковный чай.
– Ах да! – вошедший коротко улыбнулся. – Не поздоровался. Здравствуйте, товарищ Москвин!.. Кто вам такую фамилию выдумал? Не Блюмкин, надеюсь?
Бывший старший уполномоченный пожал плечами:
– Фамилия в документах уже стояла. Взяли комплект из сейфа – и мне выдали. А чем плоха? Не слишком приметная, но красивая… Здравствуйте, товарищ Бокий!..
…Он же Кузьма, он же Максим Иванович, или просто Иванович, член коллегии ГПУ, глава Специального отдела, ценитель мистических тайн, ученик известного теософа Павла Васильевича Мокиевского. Тот, кому нужна недоступная страна Агартха.
«Его имя – Глеб. Блюститель мира слышал наши слова и знает, кто их произнес!»
– Фамилия неплоха, – Бокий коротко улыбнулся. – Мы обратили внимание, что с осени 1917 года в аппарате ЦК обязательно работает какой-нибудь Москвин. Причем только в одном случае, первом, он был действительно таковым, остальным, как и вам, выдали новые документы. Может, эта фамилия – вроде талисмана? Что ни говори, а странно.
Спорить не приходилось.
– Теперь отвечаю на ваш вопрос, товарищ Москвин…
Улыбка исчезла, темные глаза смотрели сурово и строго.
– Вы в Чрезвычайной Комиссии практически с первого дня, так что не притворяйтесь наивным. После марта 1918-го, когда руководство покинуло Питер, начался раздрай между вашими местными чекистами и Столичным аппаратом. Надеюсь, вы помните, как убили Урицкого. Тогда Феликс пошел напролом, его противники в ЦК, объединившись с Петерсом и питерцами, не оставили бы от этого шляхетского зазнайки даже костей…
Леонид вздрогнул. Обо всем этом он знал, но впервые такое произносилось вслух. И где, в каких стенах! Впрочем, Бокий – сам из питерских, с покойным Урицким они, кажется, дружили.