Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
– Разрешите?
В кабинете пахло мятой. За столом сидел гражданин Пантёлкин и пил чай. Лицо мятое, невеселое, взгляд тусклый, словно после бессонной ночи. На левой щеке царапина, не иначе от бритвы, ворот синей гимнастерки расстегнут.
Блюмкина, к счастью, не было. Ольга откашлялась, чтобы не слишком хрипеть, нужную бумагу достала.
– Добрый день, товарищ…
Положила документ на стол, поглядела на новый чайник, на чашки фаянсовые, на колотый сахар горкой. Хорошо тут живут, не бедствуют!
– Добрый день, товарищ Зотова.
Долго вставал, еще дольше ворот застегивал. Наконец протянул руку, кивнул на стул:
– Садитесь.
Друг на друга поглядели. Леонид за чайник взялся.
– Яшку, стало быть, вы подстрелили.
Не спрашивал и ответа не требовал. Просто так сказал, словно о погоде. Налил чаю, сахар пододвинул.
– Здесь нас услышать не могут, я проверял. Но лишнего все равно говорить не стоит.
Ольга вновь промолчала. О чем говорить-то? Чьим велением бывший чекист товарищем Москвиным обернулся? Не ее забота, начальству виднее, кого на службу брать. Ее дело – «ремингтон». Пантёлкин между тем взял бумагу из Орграспредотдела, проглядел бегло, плечами дернул.
– Техническим работником взять не могу. Напутало начальство, нет у нас свободной должности. Если точнее, была, но уже заместили. Техническим работником назначена товарищ Петрова, закончившая этой весной курсы ремингтонистов. Поэтому вас зачислим сотрудником, тем более опыт соответствующий имеется. Оклад выше, и в четырех стенах сидеть не надо.
Прямо в глаза поглядел, не просто так, со значением. Мол, поняла ли?
– Это, значит, чтобы я бумаги лишние не читала, – рассудила Зотова. – Быстро вы обернулись, еще вчера днем должность свободной была.
На этот раз отвечать не стал Пантёлкин. Чай допил, чашку в сторону отодвинул, достал пачку папирос с черно-красной картинкой на этикете, раскрыл, положил на край стола.
– Угощайтесь. Тут курить можно, в помещение группы – нет. С внутренним распорядком вас ознакомит мой заместитель товарищ Касимов. Работы сейчас очень много, бумаги поступают не только из ЦК, но из наркоматов, поэтому график у нас жесткий, каждый документ должен был сдан в строго установленное время…
Пустые слова, и взгляд пустой, словно не о деле речь ведет. Ольге вспомнилось, как Леонид убивал незадачливого гэпэушника Синцова. С душой человек работал, не скучал.
Бывший замкомэск подалась вперед, локти на стол положила.
– Я, товарищ Москвин, книжку в госпитале читала – про шпионов английских. Там один злодей своей службой хвастался. Мол, где другую такую найдешь? Позавчера в камере смертной сидел, вчера – по поднебесью летал, сегодня перед девушкой павлином выступаю, себя, молодого и красивого, нахваливаю. И такое у меня дело интересное, что не променяю его ни на какие кабинеты с портфелями. И на чай с мятой – тоже не променяю.
Пантёлкин, лицом не дрогнув, стряхнул пепел в пустую консервную банку.
– Помню эту книжку, читал…
Ударил взглядом, словно насквозь прострелить хотел.
– Так оно и есть, товарищ Зотова. Сперва в камере, после в кабинете дирижабля, потом в кабинете, где чай с мятой. А завтра, глядишь, еще где-то, на другой планете, к примеру. Насчет же того, чтобы променять, так это просто для красного словца. Кто позволит? Взбрыкнешь, так сразу в Могилевскую губернию командировку выпишут. Помнишь, как на киче говорят…
Не уследила за собой, дернулась. Леонид заметил, улыбнулся.
– «Шаг влево, шаг вправо…» Это не только шпиона из книжки касается.
Над столом наклонился, дохнул табаком.
– А знаешь, Зотова, какие песни в смертной камере поют?
Уже и взгляд не пустой, и голос ожил. Совсем другой человек, смотреть приятно. Ольга, улыбнувшись, еще ближе подвинулась, словно поцеловать хотела.
Ах, тошным мне, доброму молодцу, тошнехонько,
Что грустным-то мне, доброму молодцу, грустнехонько,
Мне да ни пить-то, ни есть, доброму молодцу, не хочется,
Мне зелено вино, братцы, на ум нейдет.
Мне Россия – сильно царство, братцы, с ума нейдет.
Шепотом спела, губ почти не разжимая. Леонид оскалился, зашептал в ответ:
Побывал бы я, добрый молодец, в Столице кременной,
Погулял бы я, добрый молодец, днем остатошным,
А купил бы, братцы, на Пожаре три ножика,
А порезал бы я, братцы, гончих-сыщиков.
Не дают нам, добрым молодцам, появитися,
У нас, братцы, пашпорты своеручные,
Своеручные пашпорты, все фальшивые.
Откинулся назад, головой покачал.
– Удивили, товарищ Зотова. Эту песню я всего раз слыхал. В мае 1918-го подсадили меня в камеру к одному старому «ивану», из настоящих каторжных, от него и сподобился.
Ольга достала зажигалку. Чужими папиросами побрезговала, свои предпочла.
– Это песня Ваньки Каина, товарищ Москвин. Пугать меня не надо, пуганая. Если решили, что подослали меня к вам в Техгруппу, то зря. Шпионить не собираюсь, хотите верьте, хотите нет.
Леонид, немного подумав, порылся в папках, что край стола загромождали, достал три, самые тонкие.
– Начните с этого. Нам присылают много ерунды, мы ее «стружкой» называем…
«А мы – вермишелью, – вспомнилось Ольге, – Семен Тулак придумал».
– Научитесь правильно оформлять заключение, чтобы не придрался никто. Товарищи вам помогут, обращайтесь смело… У вас есть вопросы?
Ольга встала, затушила папиросу, взяла папки, на свое новое начальство покосилась.
«Скучный ты, Пантёлкин, когда Москвиным становишься!»