Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
– Из полка, насколько я знаю, осталось двести тридцать человек, половина даже без винтовок, – резко бросил Лунин. – Ты, товарищ, меня на эмоции не бери, мы не митинге, и сейчас не декабрь 1917-го. Гнилой компромисс, тобой предложенный, отвергаю. Приказать, как я уже говорил, не могу, а совет дам. Побереги свое упорство на будущее и рогами вперед не лезь. Не ваше это дело. С товарищем Кимом мы как-нибудь поладим, а тебе по полной достанется.
Виктор Вырыпаев уже открыл рот, чтобы напомнить случай с Игнатишиным, который тоже почему-то оказался «не их», но вовремя прикусил язык. Могло выйти еще хуже.
– А вообще-то рад познакомиться, – глаза бывшего комиссара блеснули. – Хорошо, что у нас в Центральном Комитете такие неравнодушные товарищи. Но, хлопцы, поберегите головы! Сейчас на любой мелочи погореть можно, время уж больно мерзкое. «Письмо к съезду» вам подбросили? Вот и делайте выводы, причем в самом практическом смысле.
Рукопожатие Николая Андреевича было такое же, как и речь – резкое и твердое.
* * *
Поручик выходил из кабинета не без некоторого смущения. Лунин напомнил ему не помянутого бульдога, а воплощенный кошмар его красного коллеги – Крокодилу, худую, злющую от голода и необыкновенно цепкую. Такой действительно не отпустит, станет рвать «до результата». Разговор временами подходил к опасному краю. Сшивая своего Голема, доктор Франкенштейн старался держать его подальше от Южного фронта, где воевал сам, а посему отправил на Польский – как раз туда, где комиссарил Лунин. Теперь ложь становилась опасной. Документы не вызывали сомнений, однако розыск живых свидетелей был для члена ЦКК несложным делом. Молодой комиссар был прав – ветер в Центральном Комитете крепчал. Однако отступаться от задуманного поручик все же не собирался.
Он тоже не признавал «гнилые компромиссы».
3
– Хорошо! Спасибо, завтра утром забегу. Спасибо! Коммунистический привет!..
Левая рука ротного, совершив сложное движение, безошибочно отправила черную телефонную трубку на место.
– А разрывной им всем в глотку, дорогие товарищи!
Сделав этот важный вывод, Семен Тулак присел прямо на краешек стола. Виктор Вырыпаев, читавший очередной документ из «обезьяньей» папки, оторвал взгляд от бумаги.
– Выпишут командировку?
– Уже! – цыганистый довольно усмехнулся. – Я по Научпромотделу боевую тревогу объявил, до товарища Кржижановского достучался. Дают командировку на двоих – и телеграмму в Шатурский уезд, чтобы содействие оказали. Ох, забегают уездные начальнички! Кстати, ты не едешь.
Батальонный лишь пожал плечами и вновь углубился в бумаги. Товарищ Зотова и вовсе не отреагировала, будучи занятой чтением газеты «Правда». Семен немного помялся, кашлянул.
– Ты, Виктор, не обижайся. Мне в помощь не умный требуется, а совсем наоборот. Чтобы вещи таскал и, если надо, мог бы кого придушить. Вроде Саши Поскребышева, который инструктор…
– Товарищу Вырыпаеву обижаться незачем, – перебил его хриплый бас. – А вот я, между прочим, могу.
Ольга Зотова отложила газету и неспешно встала. Ротный, так и не договорив, умолк, но рот закрыть отчего-то позабыл.
– Чего ж это получается, товарищ Тулак? Дискриминация по половому признаку или, может, политическое недоверие?
Бывший замкомэск оглядела комнату, погладила «ремингтон» по черному боку, затем нагнулась и без особых усилий подняла стул за ножку.
– Могу до окна добросить. И в окно тоже могу.
– Не возражаю, – одобрил альбинос, по-прежнему изучая документ.
Семен Тулак, убедившись, что помощи ждать не от кого, поспешил слезть со стола. Зотова стояла недвижно, как вкопанный в землю рельс. Массивный старый стул в ее руке еле заметно подрагивал.
– Между прочим, товарищ Тулак, меня ко всякому начальству запускать очень полезно. Поговорят со мной малехо – и добреть начинают. Я в эскадроне пленных всегда лично потрошила.
Семен обреченно вздохнул:
– Вы это… Вначале стул на место верните.
* * *
Вечер выдался неожиданно теплым. Тучи ушли, освобождая небо, и первые звезды робко взглянули на усыпанную желтыми огнями Столицу. Прожектор, установленный на одной из башен Главной Крепости, равнодушно поводил белым оком, освещая мокрый скользкий булыжник.
Поручик никуда не спешил и решил прогуляться вместе с краскомом. Не без задней мысли – хотелось кое о чем договорить. Командир РККА возражать на стал, и они, не слишком торопясь, обогнули черную громаду Покровского собора.
– Говорят, скоро снесут, – краском кивнул на неразличимые во тьме шатровые маковки. – Демонстрациям тесно.
– Не удивлюсь, – как можно равнодушнее бросил поручик.
Остановились, помолчали. Первым заговорил батальонный:
– А я, знаешь, и сам ехать не собирался. У меня завтра встреча, важная или нет, еще не знаю. Игнатишина из Цветаевского музея помнишь? Я в его фонде свой номер телефона оставил, но не служебный, а который в общежитии. Вчера позвонили. Кто-то меня очень хочет видеть.
– Револьвер возьми, – посоветовал Семен Тулак. – Рисковые мы с тобой все же ребята… Кстати, в этом деле, про амеб которое, упомянуто постановление ЦК по науке от января 1920-го. Якобы секретное. Слыхал о таком?
– Читал, – усмехнулся Виктор Вырыпаев. – В одном из документов есть упоминание. Постановление от 20 января 1920 года «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ».
– Ну и название, язык сломать можно. Как ты его запомнил?
– А у меня память тоже фото… фотографическая. Ну, будь готов!
– Всегда готов!
4
Револьвер, табельный «наган», бывший батальонный сдал при демобилизации вместе со всем прочим стреляющим железом. Последние полгода службы он таскал с собой целую коллекцию – от весьма популярного на фронте «германца» – «маузер номер два» 1908 года, до куда менее известного японца «хино». Поразмыслив, Виктор из всего этого богатства оставил себе «браунинг» 1900 года, легкий, удобный, практически безотказный, к тому же высочайше рекомендованный офицерам армии и флота для ношения вне строя. С регистрацией проблем не было – членам РКП(б) не только разрешалось, но даже предписывалось иметь личное оружие.