Око за око
Шрифт:
— Слушай, Ярыш, — поздоровавшись, серьезно обратился Григорий к старшине, — у меня к тебе разговорчик есть.
— Ну? — кивнув головой, удивленно спросил Евсеев.
— Ярослав, а ведь ты совсем не похож на всех остальных казаков. Что же тебя здесь держит?
— Да и ты не похож, а тоже тут оказался, — немного замявшись, ответил Ярыш — до сих пор друзья никогда не касались в разговоре дел давно прошедших.
Герасим так никому и не рассказал, где он откопал такой клад для всего войска, потому никто даже не догадывался, что вынудило Ярослава
Ярослав не любил возвращаться к этой теме, и даже Гришке так до сих пор и не обмолвился ни одним словом о том, что было до того, как вместе с Герасимом он въехал в казачий стан, оттого сейчас и замялся.
— А ведь я, Ярыш, не случайно здесь оказался, — исподтишка начал беседу Григорий. — Не голод и не лихая судьба завела меня к казакам — по доброй воле я сюда пожаловал. Вот только, — Отрепьев упор посмотрел на Евсеева, — не собираюсь я здесь долго засиживаться. Если бы знал я наверняка, что и для тебя счастье не в казачьей жизни, предложил бы кое-что получше…
— Как я в казаках оказался? Долгая эта история… — приняв решение, после долгого молчания ответил Ярослав.
— Да спешить-то некуда, — все равно на дворе Бог весть что творится. А это — чтоб легче говорилось, — доставая из-за пазухи бутыль, добавил Гришка, и, несмотря на все отговорки Евсеева, все-таки склонил его к тому, чтобы немного выпить.
Ярослав как можно короче начал рассказывать о своей прошлой жизни, но, по мере того, как убавлялась горелка, Евсеев скрытничал все меньше и меньше. Ничем не приукрасил свою историю Ярыш, все время говоря только правду: и то, что произошло в Угличе, и то, что совсем не так представлял он себе казачью жизнь, и отнюдь не расстроится, если придется с ней расстаться. Ярослав рассказал другу даже про то, что хочет вернуться в Углич.
Однако кое-что Евсеев все-таки скрыл: не стал говорить Гришке, зачем он так рвался в родной город, да еще про перстенек утаил.
С неподдельным интересом слушал Григорий историю Ярослава, и по мере того, как от рассказа о своем детстве Евсеев перешел к трагическим событиям, происшедшим вскоре после его восемнадцатилетия, все больше и больше вытягивалось лицо Отрепьева, и с особым вниманием воспринимал он все события из жизни Ярыша, которые хоть как-то были связаны со смертью царевича Дмитрия.
Некоторое время оба друга провели в тишине: нелегко давались Евсееву эти воспоминания, а Отрепьев все еще находился под впечатлением услышанного, однако Гришка первым нарушил затянувшееся молчание:
— Так значит, ты не прочь покинуть войско?
— Нет. Да только что на что менять?
— Ну это ты зря, — не согласился Отрепьев.
— А ты можешь предложить что-то получше? Так почему же ты здесь оказался, да еще говоришь, что по доброй воле?
Отрепьев понял, на что намекал Ярослав: откровенность за откровенность, и теперь настала его пора открыть другу свою тайну.
—
И теперь уже Ярослав, затаив дыхание, слушал неспешный рассказ товарища.
С его слов Евсеев узнал, что судьба тоже немало потрепала друга. Родился он в Москве в семье боярина Богдана Отрепьева, и назвали его тогда Юрием. Отца помнил плохо — Гришке и семи лет не было, как Богдана зарезал пьяный литвин. Жили они с матерью довольно бедно, и Гришка очень рано от нее ушел. Служил он сначала в доме Романовых, потом у князя Бориса Черкасского…
Хотя Отрепьев и не сказал этого, но Ярослав без труда догадался, что служба в знатных домах сильно повлияла на весь характер Гришки: насмотревшись на первых вельмож государства, полюбил он роскошь, их окружавшую, и стал досадовать на свою бедность.
С тех пор намерение разбогатеть, столь же твердое, как и стремление Ярослава отомстить за причиненную боль, завладело всем существом Григория, и после этого где он только ни был, чего только ни повидал, стремясь во что бы то ни стало осуществить свое тайное желание.
Не сказав ни слова ни матери, ни деду, он исчез, и, как выяснилось через несколько месяцев, он постригся в монахи, назван Григорием, и живет в суздальском Ефимьевском монастыре. Затем перебрался в Галицкую обитель Иоанна Предтечи, после в другие и, наконец, остановился в Чудове монастыре, в кельи у своего деда.
У старца радостно защемило сердце при виде того, как некогда дерзкий мальчонка превратился в скромного монаха, и вскоре благодаря деду Григорий стал известен самому патриарху Иову. Очень скоро Иов посвятил Григория в дьяконы и взял к себе для переписки и книжного дела, ведь Григорий хорошо умел не только списывать, но и даже сочинять каноны святым, причем даже лучше многих книжников.
Сделавшись почти необходимым патриарху, он часто ездил с ним во дворец, увидел царское величие и пышность и пленился ими еще больше. Любопытный по своей натуре, он с жадностью слушал речи разумных людей, в особенности когда в искренних, тайных беседах произносилось имя царевича Дмитрия, и в душе решительного Григория зародилась дерзкая мысль…
— Знаешь, Ярыш, — обратился Григорий к Евсееву, — есть у меня одна задумка, и если не хочешь ты всю жизнь в седле провести да горилку пить, если по нраву тебе отчаянные поступки, ты меня поддержишь.
Опять давили на больную мозоль Ярослава, опять сомневались в его способностях, и что бы сейчас ни предложил Отрепьев, Ярыш заранее на все был согласен.
— Давно не дает мне покоя одна шальная мысль, — все больше и больше заинтересовывал Ярослава Григорий. — Ты ведь жил в Угличе и тебе известно, что не своей смертью умер юный царевич Дмитрий. Сам видел, сколько людей, виновных и безвинных, пострадало от руки Годунова, лишь бы только закрыть людям рот, лишь бы только всей России было невдомек, что же случилось на самом деле…