Окрайя
Шрифт:
Вот он, лежащий Хальдер - весь в крови. Я обхватил его, попробовал поднять...
Но он был так тяжел, что вам и не представить! И я спросил:
– Да что это с тобой?
А он сказал:
– Не знаю. Оставь меня.
– Нет, - сказал я.
– Зачем? Однажды я тебя уже оставил - и довольно.
И вновь попробовал его поднять, и вновь не получилось. Зверь засопел, принюхался. И подступил к нам на шаг. Хальдер сказал:
– Беги. Вон, видишь, свет? Еще успеешь, сын!
Я обернулся... И действительно! В кромешной тьме, в каких-то десяти шагах от нас зиял яркий проем распахнутой двери. Вскочить и побежать! И...
Нет! Я
– Довольно! Я уже набегался. Теперь покоя хочется. И чести. Ярл я или не ярл?!
– Ярл, сын! Отважный, настоящий ярл!
И тут... Зверь зарычал! А я на то ему насмешливо ответил:
– Чего рычишь? Когда бы ты был смел, то показался бы. А если прячешься, то, значит, ты передо мной робеешь!
Но и тогда Зверь не открылся мне, а подступил еще, еще... И по его горячему, зловонному дыханию я понял - он уже склонился надо мной, разинул пасть... Ну что ж! И я тогда - р-раз!
– подскочил! И - целя Зверю в пасть мечом! И...
Х-ха! Меч провалился в темноту! Зверь был неуязвим, невидим и недостижим! Он только хохотал - громоподобно! А я, словно безумный, бил в пустоту, бил, бил!.. Пока Зверь не вскричал:
– Глупец! Дерзкий мальчишка! Живым здесь делать нечего! Пр-рочь! Пр-рочь!
– и...
Гр-рохот! Пламя! Гр-ром! Истошно закричал петух!..
А после я очнулся у скалы на той самой поляне, куда меня когда-то, еще осенью, привел Торстайн. Теперь же я лежал, сжимая в руке меч. А ножен при мне не было. Я встал, спустился вниз, в поселок, встретил Сьюгред. Она мне рассказала обо всем, что здесь произошло, пока я был у Хальдера. Потом мы поженились. А потом...
Я замолчал. Меня трясло. Во рту все пересохло. Я прошептал:
– Жена моя!
И Сьюгред подала мне рог. Я пригубил вина и осмотрел собравшихся. Молчали все, никто не порывался говорить. Еще бы! После того, что я им рассказал... хоть, правда, и не все - я про Источник им ни словом не обмолвился, да и про ножны я... но, тем не менее, страху они, конечно, тогда натерпелись немало!
И все же вскоре Аудолф - да, снова этот Аудолф!
– заговорил, правда, не очень твердым голосом:
– Итак, ты нам сказал: "Мы поженились". А было ли у вас на то согласие ее согласие, Торстайна?
– Было!
– ответил я.
– Вот, убедитесь сами!
– и с этими словами я поднял правую руку, на которой все желающие смогли увидеть Хозяйское Запястье, знак полной и законной власти над Счастливым Фьордом. Подобные Запястья там, в Окрайе, имеются у всех хозяев Фьордов. И то не просто украшения, а в них заключены благословения Великих Братьев-Прародителей, и потому надеть Запястье может только тот, кому оно завещано - и завещано только законно. Чужой хозяйское Запястье не наденет - Винн того не позволит. И поэтому...
Х-ха! Да вы бы только видели, как растерялся Аудолф, когда увидел на моей руке Запястье! И поэтому он уже совсем нетвердым голосом сказал:
– Так, хорошо. Тогда последнее: а есть ли в тебе кровь?
– То есть живой я или нет?
– спросил я со смехом.
– Живой!
И, взявши нож, провел им по руке и показал им свою кровь и тотчас же продолжил:
– Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю.
И Аудолф назвал мне обвинения - свое, а после Лайма, после Гьюра. А после, тяжело вздохнув, сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который и был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено.
Собравшиеся нехотя одобрили это решение.
Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн - по известным причинам - уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете.
Свидетелей у Лайма не нашлось, и Аудолф, недолго думая, признал, что мне нанесена несправедливая обида, а посему почтенный Лайм обязан в пятидневный срок выплатил почтенному Айгаславу полную отступную виру как за себя, так и всех своих людей, которые явились с ним на тяжбу.
Лайм был в великом бешенстве, но промолчал.
– Значит, согласен, - сказал Аудолф.
– Тем более что я еще вчера предупреждал его, что его дело ненадежное. Ведь было так?
Но Лайм опять смолчал. Хотя весь почернел от гнева! А мне было смешно. Х-ха! И еще раз х-ха! Чего тут понимать и чего ждать?! Почтенный Аудолф, узнав, откуда я пришел и кто там сохранил мне жизнь, теперь готов решить все, что попало, в мою пользу! Вот он сейчас и Гьюра обвинит, заставит и его платить. Ну, Аудолф, давай!
И тот, словно услышав мою мысль, оборотился к Гьюру и сказал:
– Ну а теперь дошел черед и до тебя, почтенный!
Гьюр усмехнулся. Аудолф спросил:
– Ты по-прежнему упорствуешь в своих требованиях или, быть может, передумал?
– Упорствую!
– нагло ответил Гьюр.
Моя рука сама собой легла на рукоять меча...
Но Сьюгред меня удержала! А Аудолф сказал:
– Но твои обвинения, Гьюр, еще менее убедительны, нежели обвинения Лайма. Ты утверждал, что Сьюгред своим будто бы необдуманным поведением принесет нам немирье и вражду. Но этого, сам видишь, не случилось. Ярл Айгаслав - весьма почтенный, знатный йонс, он равный среди равных. Да, и еще скажу: твои, Гьюр, требования крайне оскорбительны. Никто не смеет пожелать, чтобы ему в наложницы отдавали замужнюю женщину! И потому, если мы станем сейчас рассматривать эту тяжбу, то я тогда должен буду признать ее несостоятельной, и ты заплатишь, как и было оговорено, самую щедрую отступную виру - свою собственную голову. Еще раз спрашиваю, Гьюр: ты передумал или нет?