Октябрьская страна (The October Country), 1955
Шрифт:
Комната все ехала и ехала вниз, зажав его своими железными челюстями.
Затем что-то щелкнуло. Дверь отъехала в сторону. Эдвин выбежал наружу.
Гостиная!
Дверь закрылась за ним и сразу слилась с деревянной панелью стены.
Мать все так же лежала на полу и спала.
Вдруг Эдвин заметил под ее свернувшимся телом смятую учительскую перчатку. Взяв ее в руки, он долго стоял и не верил своим глазам, а потом тихонько заплакал.
Но делать было нечего, и Эдвин снова взлетел в чулане наверх, в школу, и застал там прежнюю картину: холодный камин, пустоту и тишину. Он еще немного подождал. Учительница все не появлялась. Тогда он снова помчался вниз, в Долину, и велел столу заполниться вкусным горячим завтраком. Это тоже не помогло.
Что бы он ни делал, ничего у него не получалось. Сколько он ни сидел рядом с матерью, ни просил, ни уговаривал ее проснуться, она не отзывалась и руки ее были холодны как лед.
Тикали часы, за окном двигалось по небу солнце, а мать все лежала и не двигалась. Эдвину страшно хотелось есть, но в пустынном доме шевелились лишь серебристые пылинки, парящие сверху вниз сквозь толщу Миров.
Где же все-таки Учительница? Если ее нет ни на одном из Холмов наверху, значит, она может быть только в одном месте… Наверное, она случайно забрела на Природу и заблудилась. Надо помочь ей. Эдвин пойдет, покричит, найдет ее – и она придет и разбудит маму. Иначе мама так и будет лежать здесь в пыли целую вечность.
Эдвин вышел через кухню наружу. Солнце было уже довольно низко. Где-то за пределами Мира, вдалеке, слышалось тихое жужжание Тварей. Эдвин подошел вплотную к садовой ограде, но заходить за нее не решился.
Вдруг на земле, в тени деревьев он заметил коробку с Попрыгунчиком, которую выбросил прошлой ночью из окна. На разбитой крышке плясали солнечные блики, а из середины торчал сам Попрыгунчик, который наконец-то вырвался из своей тюрьмы. Его тоненькие ручки поднялись и застыли в вечном радостном жесте: "Да здравствует свобода!" Солнце играло на кукольном личике, и от этого Эдвину казалось, что красный рот кривит то улыбка, то гримаса печали.
Как загипнотизированный, стоял Эдвин над разбитой игрушкой и смотрел, смотрел… Коробка лежала на боку. Бархатные ладошки чертика тянулись вверх и показывали прямо на запретную дорогу, ведущую между деревьями в загадочное туда. Там, в лесу, царил едва уловимый запах машинного масла, которое – он знал – капает из Тварей. Но сейчас, кажется, на дороге было все тихо. Ласково пригревало солнце, ветерок шевелил листву деревьев. И Эдвин решился пойти вдоль каменной ограды.
– Учительница-а… – тихонько позвал он.
Никто не отозвался. Тогда он сделал несколько шагов по дороге.
– Учительница!
Он поскользнулся на кучке, оставленной каким-то животным, и остановился, мучительно вглядываясь в лежащий перед ним коридор из деревьев.
– Учительница!
Эдвин снова двинулся вперед-медленно, неуклонно. Пройдя еще несколько шагов, обернулся. Позади лежал его Мир – такой непривычно затихший… И маленький! Оказывается, он был такой маленький! Мирок, а не мир.
От нахлынувших чувств у Эдвина едва не остановилось сердце. Он невольно шагнул обратно, но потом спохватился, вспомнив о странной, пугающей тишине сегодняшнего утра – и снова зашагал через лес.
Все вокруг было таким новым, таким незнакомым. Запахи, которые так и лезли в ноздри, цвета и очертания предметов, их ошеломляющие размеры…
"Если я зайду за эти деревья, я умру, – думал Эдвин, – ведь так говорила мама". "Ты умрешь! Ты умрешь!" – кричала она.
Но что это значит – умру? Все равно что открыть еще одну запретную комнату? Голубую с зеленым комнату – самую большую из тех, что ему приходилось видеть! Только вот где-же ключ?
Впереди он увидел огромную железную дверь – сделанную в виде витой решетки. И она была приоткрыта! Ах, мама! Ах, Учительница! Если бы они только видели, какая там пряталась комната – огромная, как само небо! Вся из зеленой травы и деревьев!
Эдвин стремительно побежал вперед. Споткнулся, упал и снова побежал – и бежал, пока не покатился с какой-то горы – вниз, вниз… Дорога сначала виляла, потом вдруг стала все ровнее и прямее – и Эдвин услышал новые незнакомые звуки. Вот он уже возле ржавой витой решетки. Вот она скрипнула, выпуская его наружу. Вселенная, которую он покинул, осталась далеко позади – да он уже и не оглядывался на те, прежние свои Миры, как будто они растаяли и исчезли. Теперь он только бежал и бежал…
Полицейский, стоя на обочине, оглядывал улицу.
– Ей-Богу, не поймешь этих детей, – непонятно к кому обращаясь, сказал он и покачал головой.
– А что такое? – заинтересовался прохожий.
Полицейский нахмурился, обдумывая ответ.
– Да вот, только что пробежал какой-то пацан. Так представляете – бежит, а сам хохочет и вперемешку еще орет. Видели бы вы, как он подпрыгивал – ровно ненормальный какой. И еще хватал все руками – фонарные столбы, телефонные будки, пожарные краны, стекла в витринах, машины, ворота, заборы – словом, все подряд. Собак трогал, прохожих… Даже меня схватил за рукав. Схватил – и стоит: то на меня посмотрит, то на небо. А у самого – верите ли – слезы в глазах. И все повторяет и повторяет какую-то чушь. Громко так, аж визжит.
– И что же это была за чушь? – спросил прохожий.
– "Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Я умер! Как здорово, что я умер!" – вот так прямо и кричал. – Полицейский задумчиво поскреб подбородок. – Видать, какая-то у них новая игра…
The Scythe 1943(Коса)
И вдруг дорога кончилась. Самая обычная дорога, она сбегала себе в долину, как ей положено, – между голых каменистых склонов и зеленых дубов, а затем вдоль бескрайнего пшеничного поля, одиноко раскинувшегося под солнцем. Она поднималась к маленькому белому дому, который стоял на краю поля, и тут просто-напросто исчезала, как будто сделала свое дело и теперь в ней не было больше надобности.
Все это, впрочем, было не так уж и важно, потому что как раз здесь иссякли последние капли бензина. Дрю Эриксон нажал на тормоз, остановил ветхий автомобиль и остался сидеть в нем, молчаливо разглядывая свои большие грубые руки – руки фермера.
Не меняя положения, Молли заговорила из своего уголка, где прикорнула у него под боком:
– Мы, верно, не туда свернули на распутье.
Дрю кивнул.
Губы Молли были такими же бесцветными, как и лицо. Но на влажной от пота коже они выделялись сухой полоской. Голос у нее был ровный, невыразительный.