Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания

Каверин Вениамин Александрович

Более о здоровье Олега она не сказала ничего. С ее точки зрения, на январь 1981 года он был психически абсолютно здоровым человеком. И все. Она же, к сожалению, смотрела его не как терапевт — что с легкими, что с сердцем, почему он такой худющий? Она сказала, что он в полном порядке. В таком порядке, в каком может быть артист и вообще человек, склонный ко всяческим нервным вспышкам и срывам.

Она была очень удивлена тем, что ее пригласили, и, по-моему, даже сказала, что будет выяснять в поликлинике, почему все так произошло и зачем ее вызывали к Далю:

— И почему меня затребовала эта доктор Б.?..

После

новогодней ночи Олег перестал бриться и очень меня этим огорчал, потому что ему это, на мой взгляд, не шло. Я еще все говорила:

— Откуда ты знаешь, какая у тебя бороденка будет? Может быть, очень некрасивая…

— Нет, я однажды отпускал уже — все очень хорошо получается. Такая окладистая… бородища…

Но мне почему-то ужасно не хотелось… У Олега такое хорошее лицо и закрывать его всей этой «растительностью»…

Но он сказал:

— Нет-нет, Оля. Я просто не могу. Я сейчас в таком состоянии, что не хочу и не будубриться.

Возможно, когда у нас была врач Б., она отнесла капитальную небритость Олега тоже «к болезни». Думаю, что все ее дурацкие вопросы и какой-нибудь намек на внешний вид спровоцировали его на очень резкие слова. Нам он ничего на рассказывал, но я полагаю, что выдал ей что-нибудь смачное, в своем роде, то есть то, что думал.

Честно говоря, она и на нас с Лизой произвела весьма нелестное впечатление очень противного, резкого, глупого человека. Лиза, помню, тогда еще сказала:

— Очень многие психиатры сами превращаются в больных, и она, по-моему, как раз из той категории.

13 января Олег дал последнее в жизни интервью. Человека, который умудрился его взять, зовут Эдуард Церковер. Он пришел к Олегу как корреспондент «Недели». Это очень интересный и значительный факт в хронике последних дней жизни Олега. Он всегда очень хорошо относился к профессионалам и профессионализму во всем, а Церковер именно этим на него воздействовал во время телефонного разговора. Он сказал, что «придет с фотографом, что Олег Иванович не должен ни переодеваться, ни бриться, абсолютно никак не готовиться, то есть как есть — так и есть». Он уговорил именно как настоящий Журналист, и поэтому Олег принял его по большому счету. И разрешил прийти к себе. Получился хороший разговор, а потом хорошее интервью, которое тут же (!) напечатали. Если бы это был какой-то там наглый парнишка, Олег бы его турнул еще по телефону, а здесь появился любящий свое дело профессионал, которому в данный момент очень-очень хотелось взять интервью у Даля. И Олег это почувствовал. Между прочим, за исключением врачей, Церковер и фотограф, снимавший Олега в тот день, были единственными людьми из числа посторонних, побывавшими дома у Даля в последние месяцы его жизни. В такое время, когда к нему и близко подойти было нельзя. Мы с Лизой — боялись! А Эдуард Церковер — нет. Причем Олег принимал его действительно таким, какой был: в джинсах и красной домашней ковбойке, в тапочках и небритый. Даже не зашел в ванную и не посмотрел на себя в зеркало, не провел, как обычно, рукой по волосам. Какой был: домашний, заросший и грустный. И Церковер это все принял. И понял… И вот за это Олег его к себе пустил.

В тот же день у нас дома состоялось «всеобщее молчаливое примирение». Инициатором его выступил Олег, не терпевший

никаких разладов в семье, тем более долгих. Он предложил на старый Новый год «собраться всем вместе и без всяких выяснений отношений и разборов, кто прав, кто виноват, считать, что все были не правы, но теперь все это в прошлом». Так оно и произошло — все молча помирились и больше к разговорам о новогодних событиях не возвращались.

Больше всего мы с Лизой расстраивались в первые дни января из-за того, что Олег так ждет звонка из театра после ввода 31 декабря и так возмущается, что ему не звонят.

— Ну почему ты так заклинился на этом?!! Ну не звонят — и черт с ними!

— Нет… Нет! Никому не нужен… Никому…

Он страшно это переживал, и мы очень огорчались.

Вообще, какое-то волнение было у него на душе от прихода в Малый театр. Я, например, никак не могла понять, что он задумал. Первое время у меня вообще было впечатление, что у него есть какая-то идея, которая сидит в голове и которую он будет развивать. Но мы так и не поговорили на эту тему. А с тех пор как Олега не стало, я живу с той версией его прихода в этот театр, о которой уже рассказывала.

Рискую быть непонятой многими, но упомяну еще об одном январском событии, не добавившем ничего хорошего к печальному состоянию здоровья Олега.

В пашей совместной квартирной жизни его мама практически никогда не проявляла себя активно в резком и даже грубом плане. Если уж ее «пробирало», она говорила какую-нибудь гадость и уходила в свою комнату. А днем первого января она вспылила (я даже не помню, с чего началось, кажется, с вопроса Олега, куда мы ушли ночью) и, вцепившись в Лизины плечи обеими руками, начала ее буквально «вытрясать» со словами:

— Ты тоже все врешь! Врешь!! Врешь!!!

Олег был в полном шоке. Он молча смотрел на них, вытаращив глаза. И дело не в том, что их надо было разнимать, нет. Просто Лиза отцепилась от нее и ушла — на том дело и кончилось. Олег был потрясен другим: и так столько всего на его голову свалилось за одни сутки, а тут еще собственная матушка выдала ни с того ни с сего такой «номер».

Несколькими неделями раньше, где-то в середине ноября 80-го года дома имел место тоже необычный эпизод. Олег пришел домой крепко пьяный и сразу ко мне на кухню:

— Оля! Я очень хочу есть!!!

Вижу — еще не на бровях, но уже близок к этому состоянию. А у меня только что доварились щи к обеду.

— Ну, садись… Щей вот поешь — тебе это сейчас хорошо.

Он уселся за стол. И в этот момент Павла Петровна пришла из своей комнаты на кухню. Я поставила перед Олегом тарелку со щами, а ложку забыла дать, и он стал лакать из тарелки языком по-собачьи. Я не поняла почему и рассердилась — как тресну кулаком по столу:

— Ешь как следует!!!

И вдруг Павла Петровна бросилась его собой закрывать:

— Сыночек, сыночек!

То есть вот как я его обидела: и кулаком стучу, и ору еще…

Олег посмотрел на нее в упор:

— Иди ты трам-тарарам!

И все произнес открытым текстом. И она быстренько так исчезла, как будто ее и не было. А до меня в это время наконец дошло:

— Я ж тебе ложку не подала! Извини, пожалуйста! Но ты мог бы и иначе дать понять…

Он молча пообедал и молча прошел в свой кабинет.