Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Авченко Василий Олегович

Скука, скука, скука!Скоро ночь придёт,Паршивая скука…Нас уложит спать…Твою в душу, сердце мать!

Больший объём этого текста, возникшего к тому же раньше и «Весенней охоты на гусей», и «Торговца Лобаса», даёт основания предположить, что он и является тем «протографом», к которому восходят соответствующие изводы в произведениях Куваева и Горбатова (последний, будучи в 1930-х годах собкором «Правды» в Арктике, наверняка знал о случае с Кругляком). Допустимо, правда, и другое объяснение интертекстуальных перекличек. Вполне возможно, что стихи о «скуке-суке» входят в общий фонд полярно-арктического фольклора, включающего в себя, разумеется, не только анекдоты и полуфантастические истории, но и подобные образцы доморощенного стихотворчества. Как бы

то ни было, у всех трёх вариантов лирической медитации на тему вынужденной безысходной скуки есть только один источник – популярнейшее стихотворение Сергея Есенина «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», написанное в 1923 году и отмеченное запоминающейся рифмовкой хорошо знакомых нам слов:

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…Гармонист пальцы льёт волной.Пей со мною, паршивая сука,Пей со мной.

Расцвет Певека связан с геологией (прежде всего оловом) и развитием Северного морского пути.

Конечно, геологи на Северо-Востоке работали задолго до XX века. Ещё в 1669 году торговый человек Жданко Григорьев сообщал, что «есть-де по той же Ковыме реке и по речкам в горах каменье лазуревое и красное, и он-де Жданко того каменья набрал мешочек и отвёз в Москву». В 1853 году чиновник особых поручений по горной части военного губернатора Камчатки Карл фон Дитмар провёл первые геологические исследования Приохотья, тремя годами позже Колымский бассейн изучал геолог и географ Пётр Чихачёв. Изучение «северов» ускорилось после создания в 1882 году Геологического комитета, задачами которого стали планомерная съёмка и составление геологической карты страны. В конце XIX века состоялись Колымская экспедиция Черского и Охотско-Камчатская экспедиция Богдановича. В те же годы на Чукотке появились первые старатели с Аляски. Но всё-таки вплоть до конца 1920-х, указывает заслуженный геолог России, автор монографии «Геологическая служба Северо-Востока России. 1931–2014» Юрий Прусс, Северо-Восток был наименее изученной областью на всём земном шаре: «На геологической карте, составленной в 1922 г., это выглядело как огромное белое пятно, обрамлённое и расчленённое редкими маршрутами, выполненными во второй половине XIX – начале XX в. А. Л. Чекановским, И. Д. Черским, А. А. Бунге, Э. В. Толлем, И. П. Толмачёвым, К. И. Богдановичем, П. З. Казанским, П. И. Полевым». Лишь с начала 1930-х геологическое изучение Северо-Востока приобрело системный характер, а наука стала сочетаться с производством. Первая геологическая карта СССР без белых пятен масштаба 1:2500000 была создана под руководством академика Наливкина только в 1956 году.

В начале 1930-х в Чаунском районе шли активные геологоразведочные работы. Геолог Сергей Обручев – сын знаменитого учёного, космиста и фантаста Владимира Обручева – предрёк здесь открытие большой оловоносной провинции. Вскоре в образцах, собранных Обручевым на склоне горы Певек, геолог Марк Рохлин действительно обнаружил касситерит – оловянную руду, источник дефицитного в тогдашнем СССР металла стратегического значения.

Начали строить дороги, порт. Певек стал районным центром. В 1936 году здесь зажглась первая электрическая лампочка. В 1938-м появилось Чаун-Чукотское районное геологоразведочное управление, впоследствии не раз менявшее имя. Его первым начальником стал инженер-геолог Иван Зубрев, в 1946 году получивший Сталинскую премию первой степени за открытие месторождений олова.

На Чукотке началась добыча олова (в том числе силами заключённых Чаунчукотлага, действовавшего в 1949–1957 годах; один из них, Валерий Янковский, работавший на прииске Красноармейский, позже написал об этом автобиографическую повесть «Этапы»), несколько позже – вольфрама, урана (Чаунлаг, действовавший в 1951–1953 годах). В большое чукотское золото, о котором американские старатели грезили ещё во времена аляскинской золотой лихорадки, советские учёные теперь не верили, считая, что олово и золото несовместимы. Только в конце 1940-х на Чукотке были открыты и разведаны месторождения золота, что легло в основу сюжета куваевского романа «Территория».

«Сыпал мелкий снежок. Пирс, маленькие домишки, четырёх-, трёх- и двухэтажные корпуса, мазанки на берегу…» – таким увидел Певек Валерий Янковский на исходе лета 1948 года. В 1951-м Певек стал посёлком городского типа. Настала оттепель, лагеря закрывались, на Чукотку ехала молодёжь по комсомольским путёвкам. Олег Куваев попал в Певек в пору ликвидации Дальстроя и начала эксплуатации золотых месторождений. В личной карточке Куваева того времени присутствуют стандартные графы: «судимость», «срок», «дата освобождения»… Тогда Певек был барачным посёлком и почти весь умещался на широкой песчаной косе. Ещё стояли «домики Свиньина». Квартир не хватало, жить молодому инженеру пришлось в огромном бараке. «По углам барачной „залы“ лежали маленькие сугробики снега, посредине пылала адовым жаром громадная железная печь, а вдоль стенок выстроились семьдесят коек. На койках спали инженеры и техники геологического управления… Все мы ждали скорого выезда в тундру на полевые работы», – вспоминал Куваев.

Летом в Певеке светло, зимой – темно. Кислорода на Севере мало, атмосферное давление – пониженное, радиация – повышенная, свежих овощей и фруктов не хватает. Всё это изнашивает «материковские» организмы с повышенной скоростью, отражаясь на зубах, нервах, сосудах, сердце… Север стерилен, но, говорят, эта стерильность ослабляет иммунитет. Врачам известно и о свойственном вахтовикам-северянам «неврозе отложенной жизни». Лучше всего на Севере приживались

те, кто перенимал стиль жизни у аборигенов – от одежды до еды. А государство, со своей стороны, компенсировало особые условия северными надбавками и увеличенными отпусками.

Не всегда северяне, перебравшиеся к пенсии на материк, адаптировались к «комфортной» жизни. Одни пугающе быстро умирали под южным солнцем, другие возвращались на Север. «Я знаю десятки людей, которые всё уезжают, в каждый отпуск едут „в последний раз“, приобретают в тёплых краях дома и машины. И возвращаются», – писал Куваев в рассказе «Здорово, толстые!». Об этом магнетизме Севера – повести Куваева «Чудаки живут на востоке» (история грека Згуриди), «Азовский вариант», где герои бегут с благополучных «югов» от комфорта, семейной жизни и виноградника, роман «Правила бегства», персонаж которого, пенсионер Саяпин, из Геленджика возвращается к северным оленям… А вот как в рассказе «ВН-740» описана типичная северная беседа: «Мы обсудили проблему, при каких капиталах и в каких годах наступает то, когда люди покидают эти края, и в каких годах наступает то, когда покидать уже нельзя, и что происходит с теми, кто нарушит этот закон… Мы припомнили массу примеров, когда человек, прожив здесь полтора десятка лет и уехав в полном здоровье, быстренько умирает на собственной даче от жары с непривычки, от колдовской тоски по бледному цвету глухих земель…» Наверняка есть другие объяснения этого явления, но и ненаучное, казалось бы, толкование Куваева имеет право на жизнь. Да ведь и сам он скончался в комфортном городе, тоскуя по Чукотке.

В 1967 году Певеку, посёлку городского типа, присвоили «офицерское» звание города. Здесь уже был кинотеатр, Дом культуры, восьмилетняя и вечерняя школы, вместо бараков строились двух-, трёх-, четырёхэтажные дома. В Чаунском районе работали два горно-обогатительных комбината и три оленеводческих совхоза. В 1970-х появились две новые школы, телевидение, мясо-молочный комбинат, музей, открылось прямое авиасообщение «Москва-Певек»… После перерыва в несколько лет Куваев вновь побывал здесь в 1967 году по дороге на озеро Эльгыгытгын: «В общем-то Певеку некогда и трудно было становиться приглядным… Ну что говорить, Певек – это не образцовый город, это работяга, таким он родился. Но тому, кто хочет оценить его красоту, надо просто летом забраться на сопку». Тогда писатель уже собирал материалы для «Территории». Пришёл к управлению, где когда-то работал: хотел посмотреть на «огромный, как башня тяжёлого танка», череп первобытного быка-примигениуса, что лежал у входа (именно такую палеонтологическую диковину находит на безымянном арктическом острове герой рассказа «С тех пор, как плавал старый Ной», что подтверждает привычку Куваева сочетать в художественных произведениях опознавательные знаки разных времён и локусов; а потом тот же самый предмет, сравниваемый с колпаком бетонного дота, появляется и в «Территории»). Но черепа уже не было. Вдоль фасада разбили сквер с ромашками, тротуар стал бетонным. Куваев понял: «Певек-то мой… где мы жили в семидесятикоечном бараке, – четырёхэтажный. Город, в общем».

Дальневосточный литератор, эколог, кораблестроитель по образованию Анатолий Лебедев познакомился с Куваевым в Певеке в 1968 году. Лебедев руководил аварийно-спасательной группой штаба морских операций Восточной Арктики, а Куваев прилетел снимать документальное кино.

«Тогда Певек был уже настоящим городом, с пятиэтажками. Но оставались и деревянные одноэтажные домишки: гидрометцентр, где мы жили, штаб морских операций… – рассказывает Лебедев. – Чаунский район был центром добычи олова, работали золотые прииски. Порт был важен для всего севера Чукотки, оттуда много чего развозили по зимникам. Певек был столицей чукотской геологии и горной промышленности, местом размещения штаба операций Восточной Арктики, который обеспечивал и то и другое жратвой, стройматериалами, машинами, коньяком и всей арктической поэтикой XX века: Эйельсон, Папанин, Билибин, Обручев, Шмидт, капитан Белоусов, „Челюскин“… Плюс – метеостанция, автобаза, Чаунский энергокомбинат, районное начальство… А короба, в которых были проложены трубы теплоцентралей! [3] Когда дул южак, ходить было невозможно. Мы перемещались на четвереньках, держась за эти короба. До магазина и обратно. А куда ещё ходить? В южак лучше сидеть дома…»

3

Коммуникации шли поверх земли и были упрятаны в деревянные короба, по которым ходили, – это был певекский Невский проспект.

Певекский южак – нечто вроде новороссийской боры: ураганный ветер, срывающий краску и крыши с домов, валящий с ног, несущий тучи песка и камней. Вот каким он запомнился Куваеву в 1959 году: «Резкие порывы бьют в стены домов и заставляют наклоняться редких прохожих. Всё чаще и чаще идут эти воздушные залпы, и вот уже тугие потоки ветра заполняют улицы, небо, землю. Согнувшись, перебегают редкие фигуры к магазину запастись продуктами: южак может быть и два, и три дня. Вот видно, как, сцепившись руками, проходит по посёлку несколько человек. Ветер разворачивает цепочку и вдруг неудержимо толкает её к стене дома… Вздрогнули и плавно и невесомо стали отрываться доски на крыше одного дома и, легко крутясь, словно перья по ветру, глухо бьют в забор через улицу. Заворачивает беззвучно листы железа на крыше… Идти трудно. Горизонтально летящие струи смешанного с песком снега бьют в лицо, снег тает на нём и застывает ледяной коркой. Песок больно бьёт в глаза, и его чёрные разводы, въедаясь в кожу, остаются на ней. Лишь на мгновение можно уловить взглядом кусок гладко выметенной дороги или близкую стену дома. В комнатах у стены под окном кучки снега. Набились в щели ставней. Света нет».