Ольга
Шрифт:
На комоде, на кружевной белой салфетке, стояли семь белых фарфоровых слоников на счастье. Рядом со слониками лежали золотые кольца, которые мы разглядывали и любовались камешками.
Притащив тяжёлый том энциклопедии, мы находили изображения Аполлона и срисовывали цветными карандашами на листе бумаги. Статуи Аполлона были обнажённые, и мы с интересом, прыская от смеха, зарисовывали всё, что видели.
Я
– Мечтать, надо мечтать детям орлиного племени… – неслось из каждого радиоприёмника.
Ну, я и мечтала. Ольга не была мечтательницей. Она была человеком деятельным и, как оказалось, очень даже практичным и предприимчивым. После восьмого класса она не пошла учиться в девятый класс, а пошла работать. Школу заканчивала потом в вечерней школе рабочей молодёжи. Мама её работала на трёх работах, чтобы заработать денег побольше. Работа, честно говоря, была несложная. Она продолжала работать на железной дороге, где хорошо платили. Кем она там числилась, не знаю, но однажды на ЖД произошёл сход товарного вагона с рельсов и рассыпался груз, видимо, это была бытовая химия, потому что мне тогда Ольга подарила флакон шампуня. Второй работой матери Оли была проверка постов охраны опять-таки на ЖД. Иногда она никуда не ездила, а просто обзванивала посты. Привлекала она к этой работе и Олю, которая составляла списки бригад сторожей и какую-то отчётность. Затем, по-моему, она где-то мыла подъезды. Когда она это успевала, бог знает. Но смыслом её жизни было зарабатывание денег, которых, собственно, она никуда не тратила, да и потратить было негде и не на что. Но всегда интересовалась привозными вещами, когда кто-то привозил из-за границы модные вещи. Эта черта перешла Оле по наследству от мамы, хотя влияние школы, стремление развивать «души прекрасные порывы» тоже присутствовало в характере Оли, на почве чего мы, собственно, и сдружились.
Я была дикая девочка, необщительная, предпочитала быть в стороне от одноклассников и вообще людей. Наверное, это была мизантропия. Хотя общей ненависти к человечеству я не испытывала, а вот неприязнь или недоверие к человеческому роду, человеческому поведению или человеческой природе присутствовал. А как ему было не присутствовать, если я людей боялась и не знала, чего от них можно для себя ожидать. Такое отношение к людям возникло под влиянием матери. Она вечно мною, да и отцом с братом, была недовольна, всегда мы у неё были во всём виноваты. Я была одинока и неприкаянна. Потому, когда ко мне, одиноко стоящей у окрашенной в зелёный цвет коридорной школьной стены на перемене подошла девочка и спросила:
– А ты так умеешь? – она показала сплетённую из нитки красивую сеточку, растянутую у неё между ладонями.
Я с любопытством посмотрела на сеточку и покачала головой.
– Хочешь, научу? – спросила Оля.
– Научи, – нерешительно ответила я. И Оля ловко распустила сеточку из ниток и снова быстро собрала и показала мне.– На, попробуй.
Я попробовала. Не сразу, но получилось.
– Как тебя зовут? – я ответила, и так мы познакомились.
Это было первого сентября, мы только что пришли в новую школу, получив квартиры в новостройках-пятиэтажках нового жилого района.
Оля была курносая блондинка с двумя косичками и всегда смеющимися небольшими с прищуром голубыми глазами. Похожа она была на отца, но лукавые глаза были мамины. Я тоже была папина дочка, но брюнетка с карими глазами и тоже двумя косичками с атласными чёрными бантиками. Глаза у меня тоже были небольшие, но мне хотелось иметь большие красивые карие глаза. Я стала их раскрывать, как можно шире, на что Оля мне сказала:
– Ты что глаза таращищь?
Я потом посмотрела на себя в зеркало и увидела, что я выгляжу дура дурой с вытаращенными глазами. Хотя мы с Олей были симпатичными девочками. Оля была первой красавицей, ну а я за ней. Всегда так получалось, что я шла в кильватере у Оли и была на вторых ролях. Да я с моим нелюдимым характером и не претендовала на первое место.
Конец ознакомительного фрагмента.