Оливье, или Сокровища тамплиеров

Бенцони Жюльетта

Они нашли приют на постоялом дворе рядом с Сеной. Хозяйкой оказалась здоровая белобрысая женщина, высокий рост и мускулистые руки которой внушали уважение не меньшее, чем твердый взгляд и квадратная челюсть с крепкими белыми зубами. К тому же, дом ее был хотя и скромным, но аккуратным. Трактирщица отличалась чистоплотностью и разговорчивостью, с первого взгляда определяя, с кем имеет дело. Троим приятелям не составило труда узнать от нее — звали ее Николь, — что Матье действительно останавливался у нее, но уже давно покинул этот приют.

—

Пожилой человек, очень вежливый и обходительный, — доверчиво сообщила она, — но не думаю, что у него все в порядке с головой. Он пришел сюда, уверенный, что наш сир король находится в замке. Напрасно мы его уверяли, что короля там нет и неизвестно, приедет ли он вообще, как это делал обычно каждый год, ведь уже поздняя осень. Он не хотел верить и даже утверждал, что король вот-вот приедет, бродил вокруг замка, как больной полк, и охранники уже начинали косо на него посматривать.

— Но почему? — спросил Оливье. — Он ведь никому не причинил зла?

— Нет, но он задавал все время один и тот же вопрос, и это стало надоедать. Если он ваш родственник, то вам стоило бы увести его отсюда! Хотя это меня не касается.

— Мы как раз его и разыскиваем, — произнес Реми. — Где он сейчас?

Николь указала головой на дверь:

— Я же вам сказала, что здесь его нет.

Им не пришлось далеко искать мэтра. Матье сидел на бугорке напротив подъемного моста. Между ног у него стояла тяжелая палка, которую он, должно быть, обстругал для себя, чтобы было удобнее идти. Он не слышал, как трое друзей подошли, и Реми окликнул его:

— Отец, вам не следует оставаться здесь!

Матье повернул голову, и у молодого человека сжалось сердце, — так резко и за такое короткое время изменилось родное лицо. Лев перестал быть величественным и стал диким и беспокойным. Не понравился Реми и странный блеск в отцовских глазах. Тем не менее Матье узнал сына:

— И все-таки я останусь. Я жду дьявола по имени Филипп!

— Он не приедет, отец. Он во дворце Сите.

— Кто тебе сказал?

— Тот, кто видел его там.

— Он ошибся. Один священник недалеко отсюда узнал его... и я знаю, почему он задерживается!

— Этот священник ошибся. Это был не Филипп, а его брат монсеньор д'Эвре, который на него очень похож. Уверяю вас, отец, король в Париже и не будет охотиться в этих лесах нынешней осенью. Он... болен!

Реми намеренно сделал паузу перед последним словом и выделил его голосом, чтобы оно достигло помутненного сознания отца. И ему это удалось.

— Болен? Чем?

— Не знаю, но точно известно, что он охотился в Пон-Сен-Максансе, на Уазе, что он упал и что его, положили на баржу и доставили в Париж. Вы видите, отец, что Господь теперь занялся им, как раньше — Папой и Ногаре!

— Да? Ты думаешь?

— Я верю в это всем сердцем. Король умрет, и кошмар закончится. Вы вернетесь к вашим великим творениям, и они станут лучшей молитвой Богу, нежели убийство. Пойдемте, скоро наступит ночь. Холодно, вам нужно согреться. Завтра мы вернемся домой.

Реми

говорил так убедительно, что Матье поднялся, взял сына под руку и, опираясь на палку, вышел с ним на дорожку, ведущую к постоялому двору, куда, видя, что все в порядке, уже ушли Оливье и Монту.

Увидев их, Матье рванулся было назад:

— Почему ты не пришел один?

— Потому что мы не знали точно, где вы есть, а втроем легче искать, чем в одиночку. Кроме того, добрые каноники, которые переживают из-за вас, дали нам мулов, чтобы привезти вас как можно быстрее обратно.

— Очень мило с их стороны...

— Да нет, это естественно: они очень дорожат нами... как и мы все!

Матье, кажется, успокоился. Он выказал достаточно обходительности по отношению к товарищам сына, мало говорил за ужином и сразу после еды позволил уложить себя в постель: он вдруг почувствовал себя крайне усталым и тотчас же уснул. Реми вернулся к товарищам, которые задержались у пылающего очага с кувшином вина, настоянного на травах. Он почувствовал прилив счастья, пожелал доброй ночи друзьям, сказав, что лучше останется рядом с отцом до момента возвращения.

Оставшись одни, двое мужчин какое-то время молчали, наслаждаясь отдыхом. Из сарая раздавался сварливый голос Николь, выдававшей мыло своему мальчишке, но даже этот доносившийся до них шум не нарушал окружающего покоя: это были звуки обычной повседневной жизни, о которой каждый из бывших тамплиеров давно забыл.

Наконец Монту спросил:— Когда мы доставим их домой, вы отправитесь дальше?

— Не откладывая ни минуты. Больше они во мне не нуждаются, а я так хочу увидеть Валькроз. Его чистое небо и залитые солнцем зеленые заросли.

— Можно я поеду с вами? В Париже меня ждет веревка. Или еще хуже... И у меня теперь нет ни кола ни двора.

— Да что же вы натворили?

— С несколькими верными товарищами мы навестили скверного епископа Жана де Мариньи, чтобы забрать у него, по крайней мере, то, что он украл у Храма... Ну, и у других. Но я хотел большего: убить его, чтобы он своей смертью искупил все допросы, пытки... но, к сожалению, мы плохо подготовились и едва ноги унесли! Барсук остерегается, и дворец его нашпигован ловушками... Одного из наших схватили. Он заговорит, и значит...

— И значит, собор Парижской Богоматери навсегда утратил свой голос?

— Он и так утратил бы его. Я начинаю чувствовать усталость от прожитых лет, и на мне много грехов. Вы скажете, что мне хорошо было бы удалиться в монастырь, но жизнь монаха, настоящего монаха, мне никогда не нравилась! Слишком много молитв и слишком мало действий! Думаю, я предпочту сдохнуть от голода и нужды, один-одинешенек, под каким-нибудь деревом.

— В Провансе тоже есть деревья, — подумав минутку, промолвил Оливье. — И там тепло... Может гак случиться, что мне нечего будет вам предложить, кроме хижины пастуха или пещерки в горах, но там мы будем ближе к Господу, и я не вижу оснований отказать вам в куске хлеба...