Оливия Лэтам
Шрифт:
— А кроме Васильича, никто к нему не заходил?
— Вечером, ваша милость, заходил старший тюремщик с доктором. Они очень скоро вышли обратно, и я слышал, как доктор сказал: «Какой прок? Он не протянет до утра». Но он протянул.
— Сколько он еще прожил?
— До полудня следующего дня. Это было вчера. Я опять ночью дежурил. В восемь часов меня сменили, а как пришел я вечером, слышу — он стонет и что-то сам с собой говорит. Но слов я не разобрал. В горле у него хрипело, а один раз я слышал, как он просил воды. Потом в шесть утра меня сменил Осип, и я ушел.
— И Осип дежурил весь вчерашний день?
— Так точно-с, барышня. Он сейчас вон в той деревне, нас обоих отпустили по случаю праздника. Осип этот пошел и напился допьяна, а мне сказал: «По нашей работе надо беспременно пить, не то не стерпишь. Вот и сейчас все слышу, как он стонет да просит: «Воды! Воды! Воды!» Осип у нас очень душевный человек.
— Он ему дал напиться?
— Что вы, барышня, разве кто посмеет? Запрещено приказом.
— Довольно, я думаю, — сказал Карол, кладя руку на плечо Оливии. — Теперь вы верите?
— Молчите, я должна знать все. Значит, он умер вчера в полдень, когда вас на дежурстве не было?
— Да, барышня. Осип говорил, он стонал все тише и тише, а потом послышалось вроде как кто пилил дерево, и после ничего не стало слышно. А вечером нас послали вынести тело. Нам дали ящик, чтоб его положить. Нет, барышня, не гроб, а большой сосновый ящик. Мы вынесли его из крепости — это было, кажись, часа в два ночи — и свезли сюда.
— Так, значит, он похоронен здесь? Я хочу видеть могилу.
Жандарм робко, искоса взглянул на нее.
— Это... это не могила, барышня. Не как положено у христиан. Я вам покажу.
На самом краю кладбища валялось несколько свежих комьев земли. Чтобы они не бросались в глаза, их наспех забросали снегом. Подойдя поближе, жандарм остановился и, увидя, что Карол стоит с непокрытой головой, снял фуражку, потом опустился на колени и пощупал руками снег.
— Здесь.
Он разгреб снег и показал им конец вбитого в землю деревянного кола.
— Кол заколачивают, чтобы не копать в том же месте, — тихо проговорил Карол.
— Яма была мелкая, — сказал жандарм, неловко подымаясь на ноги, — еле и такую выкопали. Уж больно земля промерзла.
Оливия посмотрела на жандарма. Между ними лежали свежие комья земли.
— А вы уверены, что он был мертв, когда его клали в яму?
Жандарм, разинув рот, глядел то на Оливию, то на Карола. Потом перекрестился трясущейся рукой:
— Христос с вами, барышня! Да неужто мы похоронили бы его заживо?
— Откуда я знаю? — спросила она тем же ровным, безжизненным голосом.
Карол тронул жандарма за рукав.
— Вы видели его лицо? Расскажите ей.
— Видел. — Жандарм содрогнулся. — Он... он, видать, сильно намучился. Рубашка была вся в крови. Он был совсем застывший.
— Теперь все ясно, — сказал Карол. — Вы возвращайтесь вдоль канавы, а мы обойдем кругом. Так безопасней. До свидания. Спасибо вам.
Жандарм еще раз перекрестился и ушел, оставив их у могилы. Стемнело. Немного погодя Карол взял Оливию под руку.
— Идемте.
Они пошли назад через чахлый кустарник.
— Думайте только об одном, — проговорил Карол, — что бы ни было — он мертв, и они ничего больше не могут ему сделать. Это слабое утешение, но мне оно очень помогло, когда у меня умерла сестра.
Оливия медленно повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
— Мне оно тоже помогает. Но вы уверены, что он был мертв, когда они его закопали?
— Совершенно уверен, дорогая.
Оливия уехала в Англию той же ночью. Если б она задержалась, Карол не мог бы проводить ее: по настоянию полиции он должен был наутро покинуть город. Он упаковал ее вещи, расплатился с хозяйкой, купил билет. Оливия пребывала в полнейшей апатии. Она ела, одевалась и ходила, только когда он напоминал ей об этом. Она не разговаривала, но время от времени задавала ему тихо один и тот же вопрос:
— А вы уверены, что он был мертв, когда...
— Совершенно уверен, — следовал неизменный ответ.
Она спросила об этом и в вагоне, когда он укутывал ей пледом ноги.
— Совершенно уверен. — повторил Карол. Послышался удар колокола. Кондуктор крикнул:
— Занимайте места!
Карол спрыгнул на платформу, и дверь вагона захлопнулась.
— Это второй сигнал. Через минуту поезд тронется. Я телеграфировал вашим родным, чтобы вас встретили в Дувре.
— Карол
Она поднесла руку ко лбу, стараясь что-то вспомнить. Он вскочил на подножку и заглянул в окно.
— Да?
Послышался тот же вопрос — единственный, который ее интересовал:
— А вы уверены, что он был мертв, когда они бросили его в яму?
— Совершенно уверен, дорогая, — все с тем же неистощимым терпением ответил он.
В третий раз ударил колокол. Карол поднял руку.
— До свидания. При первой возможности я приеду в Англию и повидаюсь с вами.
Глаза Оливии, неподвижные и потухшие, смотрели куда-то мимо него. Поезд тронулся. Когда он скрылся из виду, Карол повернулся и пошел было назад по платформе, но вдруг остановился, схватившись руками за горло. К нему подошел носильщик.
— Что с вами, барин? Может, позвать кого?
— Скажи, чтоб мне подали... водки, — прошептал Карол. Он судорожно всхлипывал, как истеричная гимназистка. Носильщик побежал в буфет. Карол побрел за ним и по дороге задел кого-то из провожающих. Тот вначале сердито оглянулся, но потом, удивленно вскрикнув, протянул руку:
— Доктор Славинский! Боже мой, что с вами?
Карол злобно оттолкнул его в сторону.
— Убирайтесь к черту! Я хочу напиться.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ