Оля
Шрифт:
— Листья не ходят.
— Вот видишь! Значит, они умней тебя. Ну, уходи… Ты что там, кажется, ещё хихикаешь? Мне через дверь всё слышно, имей в виду! Это что ещё за новости? Его выгоняют, а он стоит под дверью и хихикает на лестнице. Иди на свою лестницу, там и хихикай.
Минуту они постояли по обе стороны запертой двери, молча, прислушиваясь.
— Ну, ты ушёл наконец? — спросила Оля.
— Да ты открой! Ну, пожалуйста!
— Хорошо, я тебе скажу: у меня очень заразное инфекционное заболевание, даже многие врачи не умеют лечить. Даже через дверь можно заразиться. Даже… Понял?
— Не
Она приоткрыла дверь и, не выпуская ручки, загородив проход, встала на пороге:
— Смотри, я тебя предупреждала, теперь я за твою жизнь не отвечаю.
Володя вдруг охнул и даже слегка попятился:
— О-о!.. Правда. Что это у тебя?.. Отчего… это?
Оля минуту с удивлением смотрела на него:
— Что у меня?.. Где?..
Он робко, издали показал пальцем. Оля недоуменно посмотрела на палец, машинально схватилась за щёку, на которую он указывал, и вдруг замерла. Потом пальцы её осторожно поползли по щеке, по лицу, осторожно всё ощупывая. Коснувшись лба, она страдальчески сморщилась, вздрогнула и с видимым трудом проговорила, всё время постанывая:
— Ага!.. Значит, уже выступило наружу… Это самый опасный период… Такая инфекция! Скорее, скорее уходи и всё лицо промой уксусом, может быть, ты ещё не успел заразиться. Ага, побледнел. Беги, беги поскорей отсюда!
Побледнел или нет, но и в самом деле он стоял с раскрытым как-то набок ртом и, выпучив глаза, со страхом глядел ей в лицо: даже в полутёмных сенях, на пороге тёмной лестницы легко было разглядеть проступившие на лице у Оли зловещие жёлто-коричневые пятнышки. Мелкие, как веснушки, на щеке, они сливались в крупное пятно на лбу.
— Ой-ой-ой!.. — растерянно бормотал Володя. — Как же это так… беги? Что значит «беги»? Нужно же врача поскорей! А тебе очень это больно, вот это вот… там… у тебя? — От сочувствия он и сам сморщился и даже слегка зашипел сквозь зубы, точно его прижгли горячим утюгом.
Оля очень внимательно смотрела на него и вдруг порывисто закрыла лицо обеими руками. Сдавленным голосом, невнятно пробормотала:
— Лучше спасайся сам! — повернулась и пошла по тёмному коридору.
— Погоди… Постой… — не отставая ни на шаг, Володя тихонько дёргал её за рукав, стараясь остановить. — Тебе же нельзя ходить в таком состоянии…
— Спасайся… — глухо бормотала Оля.
— Не желаю спасаться, отстань ты с глупостями!.. Хватит болтовни. Ты сейчас же ляжешь, тепло укроешься, а я пойду и приведу врача… Постой, слышишь?
Так они прошли коридорчик туда и обратно, и Оля вдруг отворила дверь и быстро шмыгнула в кухню.
На кухне было светло и всё прекрасно видно — белёная русская печь, чугуны на полках, широкий некрашеный деревянный кухонный стол и здоровенная лепёха — с футбольный мяч — мокрой глины на столе.
Оля, ещё красная после приступа смеха, стала к столу и начала раскатывать длинную колбаску глины, сперва руками, потом дощечкой, затем стала ножом нарезать её одинаковыми кусочками, а из каждого кусочка катать шарик. Длинные ряды таких шариков, уже готовых, выстроились на столе. На руках у неё были видны такие же мазки и брызги глины, что на лбу и щеке.
Володя довольно долго молча наблюдал за производством шариков
— Это такое, знаешь, свинство. Я и вправду подумал, что у тебя эта… какая-то жёлтая болезнь. Свинство.
— Ах, вот как? — Оля внимательно раскатывала глиняный шарик. — Значит, я, по-твоему, свинья? Ты это мне пришёл сообщить?
— Я не сказал: свинья, — угрюмо огрызнулся Володя.
— Ну поступила с тобой как свинья. Ты это хотел сказать?
— Да! — отчаянно и возмущённо проговорил Володя.
— Ах так! — Оля швырнула кусочек глины об стол так, что он расплющился, и вызывающе скрестила грязные руки на груди. — А ты не боишься, что я тебя сейчас отсюда выгоню и больше слова никогда не скажу, и мы… вообще навек поссоримся, навсегда, на всю жизнь. Ты этого хочешь? Тебе это всё равно, да?
— Нет, не всё…
— Значит, ты боишься?
— Боюсь.
— Ну так повтори: свинство или нет? Ну?
— Свинство.
— Ну, пожалуй, свинья. Я согласна. Но я ведь не нарочно. Я даже не знала, что у меня морда перепачканная. А когда ты испугался, мне так понравилось, что я и захныкала…
— Ла-адно… А для чего ты эти шарики катаешь?
— В суп. Суп из них варим. Вместо клёцек.
— Тебе ещё много надо? Давай помогу.
— Что тебе за интерес? Катай, если делать нечего. Только смотри, чтоб ровно. Видишь: точно полтора сантиметра.
— Справимся!.. А что тебе мама насчёт слонов сказала? Она ведь знает? Ты сама ей рассказала?
— Конечно, рассказала… Что она?.. Сказала, что нехорошо. Мальчишество, хвастушество, и всё в таком роде, да я и сама знаю… Да что ты ко мне пристал? Четыре шарика накатал и воображаешь?
— Ты своей маме врёшь когда-нибудь?
— А ты своей?
— У меня её нету. Никого нет. Бабка.
— Никого? А она верит?
— А чего ж? Верит. Да ведь если что вру, так больше для её пользы, а не для себя.
— Если мне верят, я не могу соврать, а если я вижу, мне не верят, я такую картину нарисую, да ещё и раскрашу. И ещё бантик сбоку прицеплю.
— Ты опять всё про этих несчастных слонов?
— Даже думать забыла, это ты всё пристаёшь! Какая разница, слон или моська! Если б у меня вдруг когда-нибудь был друг — только у меня никогда не будет, ну это всё равно, — и он бы мне сказал: "У меня есть кот", я бы поверила, так? Отчего же не поверить? А если б он сказал, что у него тридцать три кота? Что бы я тогда ему сказала?.. Я тебе не верю? Или сперва пойду, пересчитаю, что именно их тридцать три штуки? Ну? Говори ты!
— Всё-таки тридцать три… — нерешительно протянул Володя, — это как-то маловероятно…
— Ага, вот я тебя и поймала! Что тебе вероятно, ты поверишь, а что маловероятно — не поверишь! Иди, с Петькой, с Зинкой поцелуйся! Со всеми, кто рисует на досках! Все вы одинаковые и мне опротивели! Не смей мою глину хватать! Уходи!
— Ты сперва скажи, как бы ты ответила этому… другу, которого у тебя никогда не будет?
— Чего говорить про того, кого не будет!.. Но коли желаешь… вероятному всякая Зинка поверит, а друг должен верить… пускай тебе кажется невероятно, а ты верь, иначе… тряпка ты, а не друг! Может, у него даже ни одного котёнка нет, а если ты друг, то верь! Ты что, смеёшься, кажется?