Омут
Шрифт:
— Вы негостеприимны. А почему бы это? Напомнить вам любопытное обстоятельство? Это вы позвали меня сюда...
— Простите. Я боюсь сегодняшней встречи, ее развития. И... и я просто не смогу выдержать такого напряжения, если еще и вы будете рядом.
— А я-то думал, что буду желанной добавкой к любой собравшейся группе. Вы задеваете мое самолюбие, миссис Слокум.
— Все совсем не смешно, — резко сказала она. — Я вам не лгу. И пытаюсь избежать ситуации, в которой мне придется лгать.
— Кто же главный возмутитель спокойствия сегодня?
— Один из друзей Джеймса.
—
— Вы знаете Ральфа Надсона? — Ее лицо удивленно вытянулось.
— Я видел материал, из которого лепят таких, как он. Пять лет в войсках, место дислокации — Лонг-Бич, оставили-таки след в моей памяти... Что этот хулиган-полицейский делает на вечере у людей искусств?
— Вы спросите у Джеймса, но не сейчас, прошу вас. У него особый интерес... к различным людям. — (Нет, она не была профессионально-умелым лжецом.) — Конечно, мистер Надсон не обычный полицейский. Он шеф городской полиции, и у него действительно выдающиеся заслуги.
— Все же вы не хотите, чтобы он присутствовал на ваших вечерах, правда? Я привык быть полицейским, я и сейчас, по сути, полицейский, так что отношение к нам снобов...
— Я не сноб! — вспыхнула она. (Что-то я задел, имеющее для нее ценность.) — Мои родители были простыми людьми, и я всегда ненавидела снобов... Но почему это я должна оправдываться перед вами?
— Тогда разрешите мне войти и выпить коктейль. Обещаю вести себя вполне учтиво.
— Вы так настойчивы, вы держите себя так, будто я сама не знаю, что мне делать. Что заставляет вас настаивать?
— Любопытство, простое любопытство... Ситуация, в которой вы сейчас находитесь, очень интересна: я никогда еще не видел леску с таким количеством узелков. — Знаете что? Я могу отказаться от ваших услуг, если вы будете вести себя столь неприятным образом.
— Вы этого не сделаете, миссис Слокум.
— А почему?
— Вы ждете больших неприятностей для себя. Вы сами сказали: "Что-то затевается". Такое я чувствую на расстоянии. Возможно, ваш друг полицейский пришел сюда не ради шутки.
— Не впадайте в мелодраму... И он не мой друг. Честно говоря, мистер Арчер, я еще никогда не имела дела с более трудным... как бы сказать?.. наемным работником.
Словцо мне не понравилось.
— А не подумать ли вам обо мне как о независимом подрядчике? В таком случае я надеюсь построить дом, не приближаясь к участку.
"Или, может быть, восстановить разрушенный", — но этого я не прибавил.
Мод Слокум смотрела прямо мне в глаза, с полминуты наверное. Потом улыбка тронула ее яркие губы и разомкнула их.
— Знаете, вы мне действительно нравитесь, что бы там ни было... Ладно, проходите, познакомьтесь с замечательными людьми, а я подам вам коктейль, как гостеприимная хозяйка.
Мы вошли в большую гостиную вместе, но вскоре я потерял мою хозяйку из виду. Мод пошла к Ральфу Надсону, потом занялась другими гостями. Ее муж и Фрэнсис Марвелл сидели у рояля, склонив друг к другу головы, и листали толстую нотную тетрадь. Я посмотрел на других замечательных людей. Вот — миссис Гэллоуэй, актриса-любительница с профессиональной улыбкой на устах, то включающейся, то выключающейся, как рекламная электрическая вывеска... Лысый мужчина в белом фланелевом костюме, оттеняющем красивый, как у индейца, загар, изящно покуривал маленькую коричневую сигару в зеленом с золотом мундштуке... Полный седой мужчина (коротко подстриженные волосы, твидовый пиджак с накладными плечами) оказался женщиной (нога-то в нейлоновом чулке!) Вот еще женщина — неуклюже облокотилась на ручку высокого кресла, у нее темное трагическое лицо и отвратительная фигура. Какой-то юноша грациозно скользит по комнате, подливая каждому и постоянно приглаживая непослушные волосы на висках... Круглая, маленькая женщина звенела, не умолкая, и браслеты и серьги ее тоже звенели, особенно когда она делала паузу.
Я прислушивался, о чем говорили все эти замечательные люди. Ну да, об экзистенциализме, Генри Миллере, Трумэне Капоте, Генри Муре, еще о ком-то, мне совсем неведомых. И о сексе, конечно, толковали — искушенные, вмешивающиеся во все и вся, изнеженные, присборенные и приталенные господа и дамы. О сексе, слегка поджаренном в сладком, свежем, сливочном масле, сексе соло, дуэтом, трио, квартетом, для мужского хора, для хора с оркестром. И про Альберта Швейцера, и еще про философов, сколько их там есть ныне на свете.
Полный мужчина, слушая звенящую женщину, не переставал поглощать содержимое бокала. Звенящая осмотрелась вокруг, светло и радостно, как птичка. Увидела меня и подняла рюмку, в которой плескалась какая-то зеленая жидкость. Я ответил так же. Prosit! Женщина рванулась, уселась на подушечку рядом с моим креслом, скрестила полные лодыжки так, что бы я мог полюбоваться ее ногами, и зазвенела снова:
— Я так люблю "Крем де минте". Божественный напиток, я всегда его пью, когда надеваю изумруды, — и дернула своей птичьей головкой, и серьги качнулись, изумрудного цвета, но слишком большие, чтоб быть настоящими изумрудами.
— А я всегда ем устриц, когда надеваю свои жемчужные запонки, — сказал я.
Ее смех был того же рода, что и голос, но на октаву выше. Я решил по возможности не принуждать ее больше смеяться.
— Вы мистер Арчер, не правда ли? Я столько слышала о вас интересного... Знаете ли, моя дочь выступает в Нью-Йорке. Ее отец постоянно убеждает дочку вернуться домой, ведь искусство стоит больших денег, но я говорю ему, что девочка, во-первых, еще молода... Вы что, не согласны со мной?
— Некоторые считают, что возраст — это "во-вторых". Если живут достаточно долго, разумеется.
Я рассчитывал на то, что она обидится за себя после этих слов, но она сочла их забавной шуткой и снова сделала мне подарок, рассмеявшись.
— Вы, наверно, слышали о Фелис... Она танцует под именем Филисии Франсе. Леонард Леонс несколько раз упоминал о ней. Мистер Марвелл думает, что у нее драматический талант. Он хотел бы предложить ей роль инженю в своей пьесе. Но Фелис отдала всю душу танцам. У нее очень красивая фигура, у моей дорогой девочки. В свое время у меня у самой была прелестная фигурка, поверьте, пре-лест-на-я. — Звенящая дама потрогала себя пальцами, так мясник, бывает, пробует мясо, когда оно слишком долго висит в его лавке.