Омут
Шрифт:
— Значит, вы знаете, почему она это сделала?
— Думаю, что да... Ее истязали в течение пятнадцати лет. Она была единственной женщиной, из тех, кого я когда-либо знала, которая хотела жить правильно. Но никогда ей этого не удавалось. Она сделала пару ошибок, которые так и не смогла исправить. Я расскажу вам, но при одном условии... Можете вы дать мне честное слово?
— Да. На войне я был офицером, хотя джентльменство в той среде не пользовалось успехом.
Меня снова смерили суровым долгим взглядом.
— Так... Буду доверять вам столько же, сколько доверяю себе, но не больше. Дайте мне слово, что Кэти никогда не услышит того, что я расскажу вам, и мои сведения никак не повредят Кэти.
Я догадывался, что именно она собиралась рассказать.
— А если об этом знают другие?
— Никто не знает, кроме меня... И конечно, Надсон и, возможно, жена Надсона.
— Так у Надсона есть жена?
— Он не живет с ней уже пятнадцать или шестнадцать лет, но они не разведены, и так будет всегда. Она никогда не даст ему развод, а то, что он делает "на стороне", для нее не имеет значения. Она его ненавидит. Правда, она весь мир ненавидит. Она наверняка обрадуется, когда узнает, что Мод Слокум покончила с собой.
— Вы знаете эту женщину?
— Знаю ли я ее! Я жила в ее доме почти целый год, и я знаю ее лучше, чем мне того хотелось бы. Элеонора Надсон — одна из тех праведниц, которые не пожертвуют и двух центов на то, чтобы закрыть глаза умершего. Мод тоже жила там, мы были соседками, вот как все это началось. Мы учились тогда на втором курсе в Беркли...
— Миссис Надсон сдавала меблированные комнаты?
— Общежитие для девушек. Ее муж служил сержантом в полиции Окленда. Она была старше его; я никогда не могла понять, как ей удалось его заполучить. Возможно, сыграло роль обычное для владелиц таких комнат поведение: близость, материнская забота, и потом еще большая близость. Она не глупа, и ее нельзя было назвать некрасивой, вам нравятся статуи? Как бы то ни было, они с Ральфом Надсоном состояли в браке уже несколько лет, когда мы въехали в дом.
— Вы и Мод?
— Да. Я и Мод. Мы окончили первый курс Педагогического Колледжа в Санта-Барбаре, но не могли там оставаться. Еще со школы мы должны были зарабатывать себе на жизнь, а в Санта-Барбаре работы не хватало. У отца Мод было ранчо в Венчуре — там, где мы учились в школе, но депрессия уничтожила это ранчо. Мой же отец умер, а мать не могла мне помочь. Да и как? Она должна была содержать семью в свои тридцать два года. Так мы с Мод отправились в большой город. Мы обе знали машинопись и стенографию и начали с этого, мы стенографировали разные там выступления и печатали диссертации. Тогда жизнь была дешевой. Мы платили миссис Надсон за комнату десять долларов в месяц, и сами себе готовили. Мы даже ухитрялись брать уроки...
— В то время я находился неподалеку от вас, — сказал я.
Мисс Флеминг допила остатки своего кофе, затянулась сигаретой, продолжая разглядывать меня сквозь облачко дыма.
— То время... оно было скучным и тоскливым, то время. Были долгие дежурства на кухне в Сан-Франциско и Окленде, но мы хотели стать профессионалами, самостоятельными людьми, идущими против ветра. Ну, это была целиком моя идея. Мод только шла со мной рядом. И я в ней нуждалась. Она была умнее меня, и добрее. Знаете, есть такой несчастный тип женщины: все, чего ей хотелось, так это мужа, семейного очага и возможности вырастить таких же порядочных детей, как и она сама. А связалась она с мужчиной, который никогда не смог бы на ней жениться. По крайней мере, пока была жива Элеонора. Я видела, как все это у них происходило, и ничего не могла сделать, чтобы остановить события. Они, Мод и Ральф, были созданы друг для друга прямо как в романах. Он настоящий мужчина, она настоящая женщина, а вот его жена — фригидная стерва. Мод и Ральф не могли, живя в одном доме, не влюбиться друг в друга.
— И не сочинять вместе музыку?
— Да как вы можете! — взорвалась моя собеседница. — Не надо иронии. Понимаете, это было настоящее чувство. Ей двадцать, и она бедна, и никогда до этого не знала мужчин. Он был ее мужчиной, а она была его женщиной. Адам и Ева! Не Мод виновата, что он был женат. Она бросилась в свою любовь, как... в омут, слепая, как ребенок, непосредственная, и так же поступил он. Это было настоящее чувство, — категорично повторила мисс Флеминг. — И посмотрите-ка, чем закончилось...
— Я видел.
Она заерзала на стуле, сминая в маленьких сильных пальцах сигаретный окурок.
— Не знаю, почему я все это вам рассказываю. Что это вам даст? Вам кто-нибудь заплатил?
— Мод. Двести долларов, они уже кончились. Но раз уж я оказался причастным к этому делу, я должен закончить его. Здесь больше, чем любопытство. Она умерла по какой-то причине. Я обязан, перед ней или перед самим собой, не знаю, но выяснить эту причину, обязательно выяснить.
— Ральф Надсон знает причину. И Элеонора Надсон знает. А Мод должна была провести свои лучшие годы с мужчиной, которого не любила, ее просто тошнило от него.
— Что значит — должна была выйти за Слокума?
— Вы не дали мне закончить, — сказала она. — Насчет Кэти...
— Вам не нужно беспокоиться о Кэти. Я чувствую вину перед девочкой.
— После всего случившегося это уже не имеет большого значения. Джеймс Слокум знал, что Кэти не его дочь. Говорили, что она родилась семимесячной, но Слокум знал.
— Отец Кэти — Надсон?
— Кто ж еще? Когда обнаружилось, что Мод беременна, он умолял жену о разводе. Он предлагал ей все, что у него было. Никакого толку. Тогда Надсон бросил жену, работу и уехал. Он был настолько сумасшедшим, что хотел взять с собой и Мод, — уехать в никуда, но она... не поехала... Она была напугана и думала о ребенке, которого носила. Джеймс Слокум захотел, чтобы она вышла за него замуж, и Мод согласилась.
— А каким образом он появился на сцене?
— Всю зиму Мод печатала для него дипломную работу, его первую драму, он казался хорошо обеспеченным, а оказалось совсем не так. У него, вы знаете, хорошо подвешен язык. Он уверял, что Мод нужна ему, что она может его спасти. Но так получилось, что она не смогла этого сделать.
— Но она пыталась, — заметил я. — Вам следовало бы выполнять мою работу, мисс Флеминг. — Вы имеете в виду то, что я умею видеть, что происходит? Да, я умею.
Но что касается Мод... Мы были, как сестры. Мы обсудили с ней все, прежде чем она ответила Слокуму. Это я посоветовала ей выйти за него замуж. Это моя ошибка! Я часто ошибаюсь. — Горькая улыбка тронула ее глаза и губы. — Между прочим, я вовсе не мисс. Я миссис Милдред Краус Петерсон Дэниелс Вудбэри. Я была замужем четыре раза.
— Значит, вас поздравляли четыре раза.
Она не приняла этого тона.
— Как я уже призналась: я совершила и совершаю ошибки. За большинство из них я расплачивалась сама. За ту — расплатилась Мод. Они вместе со Слокумом покинули школу еще до окончания весеннего семестра и отправились жить к его матери в Нопэл-Велли. Она решила стать ему хорошей женой, а ребенку — хорошей матерью, и ее борьба с собой продолжалась двенадцать лет. Двенадцать лет!
В сорок шестом году ей попалась фотография Надсона, напечатанная в "Лос-Анджелес таймс". Лейтенант полиции в Чикаго, он поймал какого-то беглого преступника или еще кого-то, не знаю. Мод осознала, что она все еще любит его и что жизнь в Нопэл-Велли — не жизнь. Она приехала сюда и рассказала мне об этом, я посоветовала ей поехать в Чикаго. Если будет надо, добираться на попутках. Немного денег она накопила. И она поехала. Надсон жил один. Неразведенный, но один. Но с ее приезда начиная, он перестал быть одним.