Он, она и ...собака
Шрифт:
Пришлось вернуться в спальню, собаки следовали по пятам. Поискать можно только в комоде и тумбочке у кровати. Сначала тумбочка. Тут забавная старая лампа, телефон, журналы «Вэнити фэр» и «Арт ин Америка», пара романов. Он присел на кровать, чтобы удобнее было заглянуть в ящик. Там-то и нашелся карманный компьютер. И — аккуратно свернутый косячок.
Уже оттого, что он один в ее квартире, в ее спальне, на ее кровати, хотелось нарушить самим себе установленные границы и пуститься во все тяжкие, отчаянно нырнуть головой вперед, в скользкий туннель, ведущий в Страну
— Какого черта?! — громко произнес он, напугав Сида, Мими и Сэма, от чего те залаяли. Билли сел, порылся в тумбочке. Обнаружив несколько спичек, закурил косячок и глубоко затянулся. Да, смутно знакомо. Потом взял компьютер, нашел телефоны Исайи и Клэр. Обнаружил расписание Нининых прогулок и удивился, как их много. А вот и запись о деньгах, которые Нина рассчитывала заработать в этом месяце и в августе. Да, впечатляет. И все наличными. Прежде, когда он был больше предан своему делу, наверное, начал бы расследование. Билли еще раз затянулся, почувствовал, как травка начинает действовать, и тут ему пришла в голову блестящая мысль.
Чуть пританцовывая в ритме «Давай потанцуем», раз уж певец предлагал, он направился в ванную, разделся и пустил воду. Горячая, но не слишком. Он добавил немножко душистого масла, вдохнул нежный аромат сирени и, напевая себе под нос, забрался в ванну — осторожно, чтобы не замочить косячок. В течение следующего часа он блаженствовал: курил и размышлял, как глупо было влюбиться в такую девицу, как Нина. Она — сама жизнь в ее хаотичном великолепии, полная противоречий и энергии. Он серьезный, постоянно воюющий с беспорядком, его единственная страсть — тромбон — спрятана глубоко в шкафу, а прошлые боли и горести скрыты в глубине души.
Он рассматривал свою ладонь, потом тыльную ее сторону, вновь ладонь, подумал о своих любимых немецких философах и о том, какие они шмуки.
— Хайдеггер — шмайдеггер, Шопенгауэр — жопенгауэр! — фыркнул он и громко расхохотался. Да, они говорили о гармонии и хаосе, об истине и относительности, о склонности человека ко злу, но как же любовь? Как же любовь и боль, секс и любовь?
Прямо из ванны, под кайфом, он позвонил и оставил сообщения Клэр и Исайе, рассказав, что произошло, в какой больнице Нина, какая помощь ей нужна. Потом оделся и собрался уходить. Желание порыться в ее шкафу, в аптечке, в белье было почти непреодолимым, но Билли умел справляться с собой, поэтому просто выключил проигрыватель и шагнул к выходу.
Но прежде остановился у композиции, мерцавшей в солнечных лучах, и прикоснулся к ней. Он касался гладких осколков стекла, шершавых камешков, разноцветных раковин, плоских, тоненьких пуговок. Раскрытой ладонью провел сверху вниз и вокруг конструкции, чтобы почувствовать
Глава 19
— Мам, это я.
— Дорогая, что случилось?
— В каком смысле? Откуда ты знаешь…
— Потому что знаю. Я твоя мама. Теперь расскажи, что происходит.
— Я в больнице.
— Что? Что произошло? Что случилось?
Нина прижала трубку к груди, потянулась за стаканом на тумбочке, отхлебнула воды. Или от лекарств, или от голоса мамочки, но она умирала от жажды.
— Нина! Что случилось? — расслышала она приглушенный мамин вопль.
Она взяла трубку:
— Я выбила колено, все нормально.
— Я приеду. Сразу, как только смогу. Я должна отменить поэтический семинар, я рассказывала, что собираюсь…
— Мама, нет. Не надо, ничего отменять. Меня выпишут через пару дней, а еще через день-другой я вернусь на работу. Ничего не сломано, ничего не разорвано. Просто растяжение.
— Но как ты справишься одна? Кто будет тебя кормить? Ты можешь ходить? Кто гуляет с твоими собаками?
— Я просто хотела тебе сообщить. Я не хочу, чтобы ты меняла свои планы и прочее. — «О Господи, сделай так, чтоб она не приезжала! Прошу тебя, вразуми ее, пускай она скажет несколько добрых материнских слов, чтобы я могла расплакаться и почувствовать, что меня любят и обо мне беспокоятся».
— Может, это подходящий момент, чтобы вернуться на прежнюю работу.
Даже в своем нынешнем состоянии, под действием обезболивающих и успокоительных, от подобных мамочкиных замечаний Нина мгновенно превращалась в противного ребенка, который делает гадости.
Поэтому в ответ спросила:
— Встречаешься с кем-нибудь, мам?
— Ну что ж, поправляйся, дорогая. Как доберешься до дома? Клэр заберет тебя?
— Клэр и Исайя, и Боно, и Дэниел — они все готовы помочь мне, и я скоро поправлюсь.
— Надеюсь, что скоро. Кто такой Боно? И Дэниел? Исайя, кто это? Звучит очень религиозно.
— Это мои друзья, мам. Они заботятся обо мне. — Удивительно, что Нина это сказала. Чертовски давно она ни о ком ничего подобного сказать не могла.
— Помни, что у тебя есть мама, которая тоже тревожится о тебе.
— Я помню, мам.
Вошла Тина, медсестра, тетка размером с футбольное поле, с маленьким пластиковым стаканчиком, полным таблеток.
— Пора принимать лекарства!
Голос у нее вполне соответствовал комплекции.
— Секундочку, — прошептала Нина. — Я сейчас закончу.
— Десять часов. Нужно принять лекарство немедленно! — проревела Тина.
— Нина! — громко позвала в трубке мама.
— Не могли бы вы дать мне…
— Немедленно, — безжалостный ответ медсестры-громкоговорителя.
— Нина!
— Что?!
— Я люблю тебя.
— Мам…
Глаза Нины налились слезами, что случалось лишь от лука либо этих трех слов.