Она читала по губам
Шрифт:
– Адель, – севшим голосом произнесла тетя Нина. – Ты меня просто оскорбляешь.
Губы ее тряслись, лицо посерело. Виновна? Или – действительно потрясена до глубины души?!
Но слова уже потоком неслись, не остановить:
– Что ты вколола Фрицу? Какой яд?
– Аделечка, миленькая моя! – На глазах тети Нины выступили слезы. – Да как же ты можешь-то! Обвинять меня в грехе таком! Я ведь уже сколько лет к тебе, как к родной, отношусь! Всегда рядом с тобой, в беде и в радости! Сыночка твоего, будто собственного внучка, ращу!
Звучали
«Неужели я в точку попала?!»
И Адель бросилась в новую атаку:
– Да тебе и яд Фрицу было совсем необязательно колоть! К тому же ты не дурочка. Понимала: будет вскрытие, правда выйдет наружу. Ты хитрей поступила. У нас-то дома был инсулин только в расфасовке U-40. А еще бывает – U-100, в два с половиной раза больше. Но ампулы по виду совершенно одинаковые. И маркировка – мелкими буквами, а у Фрица, ты прекрасно знала, дальнозоркость, он только в очках читал. А в тот день он разнервничался, потерял над собой контроль. И ты просто подсунула ему другую ампулу. С неправильной дозой. А в мусорку положила обычную. Ничего не боялась. Знала, видно, что определять точное количество инсулина в крови медики не умеют.
– Адель! – перебила тетя Нина. – Да за кого ж ты меня принимаешь!
– За подлого, мстительного, жестокого человека, – припечатала Адель. – Думаешь, лица твоего не помню – когда меня Фриц в Париж позвал? Тебя аж перекосило всю от зависти. Что мне – все. А тебе – за мной унитазы мыть. И не дала нам в Париж уехать. Убила Фрица.
Сделала глубокий вдох, еще больше повысила голос:
– А как ты на меня с Димкой смотрела – думала, я не вижу? Тебе ж счастье мое – будто нож острый. Что угодно готова сделать, лишь бы разрушить его. У Димки давление семьдесят на тридцать, редкий пульс, рвота, судороги. Опять инсулин использовала? Или что-то другое? Цианид, клофелин, белладонну?!
– Адель, – тетя Нина говорила теперь спокойно, горько. – Ты не в себе. И еще пожалеешь о том, что мне сегодня наговорила.
– А ты пожалеешь, если Димка умрет! – выкрикнула Адель. – Я тебя тогда уничтожу просто. В порошок сотру.
– Что ж. Спасибо за доброту. За слова теплые. – С вызовом взглянула на нее домработница. – Я тебе сколько лет верой-правдой служила, а ты… – Чуть сбавила тон, спросила: – На Игорька хоть разрешишь посмотреть? В последний раз?
Адель помотала головой.
Тетя Нина вздохнула.
Взглянула на нее красными от слез глазами, горько улыбнулась:
– Прощай, Адель. А за слова твои несправедливые Бог тебя еще покарает.
Адель в ту ночь уснуть так и не смогла. Каждые полчаса названивала в больницу, в круглосуточную справочную. Дежурная все время равнодушно и добросовестно отвечала:
– Без изменений. Стабильно тяжелое состояние.
Часам к четырем утра вдруг смилостивилась, объяснила:
– Да не старайтесь вы, женщина. Нам данные по состоянию здоровья только в восемь утра обновят.
– Но я волнуюсь! – всхлипнула Адель.
– А вы попробуйте в реанимацию позвонить, – подсказала дежурная. – Они, конечно, отвечать не обязаны – но вдруг уговорите?
И номер дала в ординаторскую. Впрочем, телефон не отвечал до пяти утра. А в три минуты шестого откликнулся усталым мужским голосом. Знакомым.
– Евгений Михайлович? – предположила Адель.
– Да, слушаю, – раздраженно отозвался врач.
– Это… это Лопухина. По поводу Димы Коростелева. Скажите, как он?!
– Плохо, – мгновенно отреагировал врач. – Но мы хотя бы нашли причину.
– И?.. – хрипло выдохнула она.
– Poudre de succession, – слегка усмехнулся врач.
– Что это?
– В переводе с французского «наследственный порошок». Или – говоря проще – мышьяк.
Многие мои клиенты пытались перетянуть на свою сторону Сименса. Уговорить его, обольстить, подкупить. Помощник (за что я его и ценю!) всегда был неумолим.
Однако сегодня он позвонил мне в половине восьмого утра. Я только встал, пил кофе у окна, любовался, как искрится в солнечных лучах изумительно бирюзовое море.
Сименс не поздоровался – сразу выпалил:
– На рецепшн Лопухина сидит. Ты не смог бы принять ее в виде исключения прямо сейчас?
– С ума сошел, – медленно процедил я и повысил голос: – Ты прекрасно знаешь, что я…
– Да, все знаю, – непочтительно перебил он. – Но мне ее просто по-человечески жаль. Пожалуйста, Леха.
– «Возможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно, исключена…» – пробормотал я из классика.
Сименс чуть не впервые психанул:
– Да ни при чем здесь вообще деньги!
– Хорошо, – проворчал я. – Пусть поднимается ко мне.
Отворил ей дверь – и поразился произошедшей в ней перемене.
Еще вчера Адель вся светилась от счастья. Молодая, веселая, беззаботная. А сегодня ко мне явилась усталая, старая женщина. Лицо осунулось, глаза заплаканные, взгляд, прежде задорный, стал потухшим, затравленным.
Я, конечно же, сразу спросил:
– Что случилось?
А она вдруг разрыдалась. Пробормотала сквозь слезы:
– Димка-а…
И поведала мне: что на ее любимого покушались позавчера, и ему удалось спастись. Но уже на следующий день последовала вторая попытка. И, судя по всему, оказалась она удачной. Дмитрий отравлен мышьяком. Пока жив, но находится в больнице в очень тяжелом состоянии.
– Я еще вчера думала к вам примчаться. Когда Димка рассказал мне, что в него в лесу стреляли. Но он-то уверен был, что за ним конкуренты охотятся. А теперь, конечно, во всем обвинят меня. В больнице, – Адель нахмурилась, – врачи уже считают, что это я его отравила. Димка ведь к тому же врачу попал, что моего первого мужа спасти пытался… В общем, – вскинула на меня заплаканное лицо, – только на вас надежда. Пожалуйста!..