Она моя
Шрифт:
– Оно брызжет… А-а-а… Мне страшно… Ох… Точно над сковородой разбивать? А-а-а… Ой… Целое! Не растеклось! Получилось! Ай-ай! Зараза… – звучит вперемешку со смехом.
Проседаю в вязкой топи эмоций. Поглощает медленно, но уверенно. Сантиметр за сантиметром. Пока не смыкается над головой. Все внутренние процессы ускоряются, но силы своей не теряют. Сохраняя относительно ровное дыхание, неторопливо шагаю в сторону кухонной зоны.
Катерина стоит у плиты, Федор за ее спиной, сжимая плечи, удерживает ее на месте и вместе с ней смеется.
– Не бойся. Давай. Ну же!
Катя морщится и ударяет ножом по скорлупе. С причитаниями неловко высвобождает содержимое и отправляет на шкворчащую сковородку.
– Доброе утро, брат, – замечает меня Федор.
– Доброе, – угрюмо отбиваю я.
Как и предполагал, при виде меня настроение девчонки кардинально меняется. Смех стихает. Улыбка медленно вянет. Напоровшись взглядом, отступает незамедлительно и осторожно, будто от колючей изгороди под напряжением. Отворачиваясь, подходит к раковине, якобы затем, чтобы вымыть руки. На самом деле полностью меня игнорирует, даже не здоровается.
– Учу Катю готовить, – благодушия не теряет лишь Федор. – Позавтракаешь с нами?
– Не голоден, – бросаю в ответ и направляюсь в ванную.
Разговор и суета на кухне возобновляются еще до того, как я закрываю дверь. Без лишних рывков избавляюсь от одежды и становлюсь под теплые струи. В душе, как правило, позволяю себе больше, чем в реальном движении мира. Думаю о Кате совсем не так, как должен. Закрывая глаза, представляю… Нет, был период, когда и против этого протестовал. Но в какой-то момент, не видя другого выхода, поддался этой слабости. Смирился с ней. Сжился. Пристрастился, пока не понял, что этого становится мало. Критически мало.
Сегодня давлю всплывающие образы. Без того разболтан. В связи с этим заканчиваю быстрее обычного. Обернув бедра полотенцем, выхожу из ванной и направляюсь прямиком в спальню.
Едва успеваю натянуть штаны, в дверь стучат.
– Входи.
Не испытываю разочарования, когда в спальню входит Федор.
Конечно, нет.
Мать вашу…
– Чего тебе?
– Катя поделилась мечтой научиться кататься верхом. Я подумал, может, в следующий раз свозить ее на ипподром? Завтра, например? Что скажешь?
Случайным образом так плотно стискиваю зубы, что эмаль скрипит.
«Катя поделилась мечтой…»
Вашу мать, блядь…
– Не думаю, что это безопасно.
– Да почему? – искренне недоумевает Федор. – Не опаснее, чем гулять по городу. Я бы даже сказал…
– Сегодня готовка, завтра ипподром, – резко перебиваю его. – Что за херня, брат? Дальше что? – непреднамеренно шагаю ближе, словно собираюсь подавлять не только словом, но и делом. – Может, у тебя какая-то личная игра? Так ты не заиграйся, – выдаю тише и жестче, чем должен.
Федор растерянно замирает. Смотрит на меня, не мигая. По лицу стремительно расползаются красные пятна.
– Какая игра? – уточняет, как только удается справиться с замешательством. Тянет лыбу во все лицо. – Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав[1], – прибегает к своей любимой древней философии, не гнушаясь цитатами. – Совсем несвойственная для тебя реакция.
Капитан Очевидность, блядь.
– Не додумывай того, чего нет, Федя. С чего мне сердиться? Предупреждаю тебя. С Катей… – прочищаю горло и зачем-то понижаю голос. – С Катей следует быть осторожным.
– Осторожным?
В какой-то момент кажется, что брат готов рассмеяться, и если это так, я готов врезать ему по лицу.
– Ты слышал, что я сказал. Повторять не собираюсь.
– Может, хочешь просто поговорить?
– О чем, блядь?
– О чем-то, – разводит руками, будто животрепещущие темы находятся в воздухе. – Знай, что я всегда готов выслушать.
Прищурившись, смотрю на него, как на малохольного.
– У меня нет потребности что-то с тобой обсуждать. Так достаточно понятно?
– Окей, – поднимая руки, выставляет их ладонями наружу. – Усек, – быстро и легко соглашается, словно действительно не видит смысла спорить. Но потом под нос себе бормочет: – Значит, позже.
Сглатываю и плавно перевожу дыхание.
– По поводу ипподрома, – возвращаюсь к первоначальному вопросу. Снова сглатываю и загребаю крупный глоток воздуха. – Если она хочет, можешь организовать, – по каким-то причинам это решение дается труднее, чем я мог себе представить подобную ерунду.
– Отлично, – сцепляю зубы, потому как довольная рожа Федора неожиданно еще сильнее меня раздражает. – Тогда до завтра. Я ведь не нужен вечером? Вы идете вдвоем?
– Да. Ты свободен.
По пути к выходу машинально нахожу глазами Катю. Она сидит на ковре у низкого журнального столика и что-то пишет.
– До завтра, Катрин!
– Пока, Федя! – быстро мажет взглядом от меня к Федору. Улыбается ему и, махнув на прощание рукой, возвращается к своему занятию.
Не то чтобы я собираюсь с ней о чем-то разговаривать, но, закрыв за братом дверь, иду в гостиную. Нависаю тенью над столом. Катя замирает, но головы не поднимает. Перекатывая в руках карандаш, заметно нервничает в ожидании того, что я ей скажу. Я же с некоторым удивлением стопорюсь взглядом на бумаге, по которой пару секунд назад она шуршала грифелем.
– Что это? – спрашиваю на автомате.
Блядь, вот обязательно ей постоянно на полу сидеть?
Твою мать…
И все равно, как долбаный мазохист, жду, когда поднимет голову и посмотрит мне в глаза.
– Это конь, – поясняет обиженным тоном.
Да я не спрашивал, кто именно. Изумился тому, что она в принципе рисует.
– Ну, положим, пока только полконя, – поправляю, за каким-то хером орудую нехарактерным мне сарказмом.
– Сам ты… – возмущаясь, вскидывает-таки взгляд. И тут же теряется, замолкая. Краснея, резко и шумно вдыхает. У меня точно так же естественный процесс вентиляции вызывает неестественные трудности. Какие-то важные клапаны перекрывает. Легкие сворачивает. А заглатываемый воздух в горле штырем встает. – Я только начала. Федор, как услышал, что моя мама художник, альбом подарил.