Она слишком любила красное
Шрифт:
– Мне кажется, дорогая, что между нами все предельно ясно, – повторил я.
– Если ты решил выяснить какой-то вопрос, то будь откровенным до конца, – вспылила Виктория. – К чему это словоблудие? Я не предрасположена разгадывать твои ребусы. Я никак не пойму, на что ты намекаешь. Я нечаянно испортила обшивку салона и сильно расстроилась! Я не совершила ничего предосудительного. За что ты учинил мне подобный допрос? Почему я должна терпеть твои унизительные упреки? Я не понимаю, при чем здесь Данила?
– Ты совершенно права, – согласился я. – Действительно, при чем здесь Данила?
Я
– Ромчик, милый… Давай прекратим этот неприятный разговор, – взмолилась она. – Я никак не возьму в толк, чем ты недоволен?
Она встала с кресла и начала нервно расхаживать по гостиной.
– Хоть раз в жизни скажи честно и откровенно, в чем ты меня подозреваешь?! Я не сделала ни одного опрометчивого поступка, из-за которого мне могло быть стыдно. Да, я порвала зонтиком эту чертову обшивку! С любым человеком может произойти что-либо подобное. Да, я расстроилась! Еще больше боялась расстроить тебя. Это нормальная реакция для любого нормального человека! Да, я была в мастерской. Что в этом противозаконного? Многие женщины, у которых есть автомобили, пользуются услугами подобных фирм. Данила видел мою растерянность и безысходность моего положения.
– Поэтому он решил тебе помочь?
– Представь себе!
– Бескорыстно?
– Почему бы и нет?
Виктория окинула меня взглядом пантеры.
– Ты считаешь его поступок неприличным? Было бы гораздо лучше, если бы он не принял во внимание мое, пусть и маленькое, несчастье? Он решил помочь моему горю, и я считаю, что Данила поступил как истинный джентльмен.
– Разве я говорил, что он не должен был подать тебе руку помощи? – уклончиво спросил я.
Виктория снова опустилась в кресло.
– Ты ничего не говоришь! – вспылила она. – Ты никогда и ничего не говоришь, но потом неизвестно какую глупость вбиваешь себе в голову. Ты целый вечер ходишь надутый, как сыч. Приведи себя в порядок, Ромчик! Я советую тебе вовремя остановиться. Прости, милый, но мне кажется, ты сам создаешь себе трудности только ради того, чтобы затем их мужественно преодолевать.
– Ты хочешь откровенного разговора? – спросил я.
– Именно об этом я тебя и прошу. Мне надоели твои догадки, твои абсурдные подозрения…
Я вновь саркастически усмехнулся.
– Ты ведь была в туфельках на высоких шпильках? – вкрадчивым голосом уточнил я.
– Да. Я была в своих любимых туфлях. Мне в них очень удобно. Не вижу в этом ничего предосудительного.
Я прищурил правый глаз и меланхолично покачал головой.
– Так значит, ты порвала обшивку зонтиком?
– Да! – выкрикнула Виктория. – Сколько раз можно повторять одно и то же? Я порвала обшивку зонтиком!
– В теплый солнечный день?
Мне нравилось изображать из себя Шерлока Холмса.
– Утром было прохладно и пасмурно.
– Я этого не заметил.
– Последнее время ты много чего не замечаешь.
– Снова повторяю вопрос! – уже издевательским тоном произнес я. – Чем ты порвала обшивку салона?
Виктория вскинула голову и сжала кулачки, но
– Зонтиком! – хорошо поставленным голосом сказала она.
Это единственное слово было произнесено на уровне заключительного монолога прокурора: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!»
– Мне кажется, ты испортила эту обшивку шпилькой собственной туфельки! – съехидничал я.
Виктория округлила глаза.
– Каким образом? – вновь задыхаясь от возмущения, спросила она.
– Тебе виднее, – отпарировал я.
Она, словно ужаленная, вскочила с кресла.
– Ты на что намекаешь, Роман? – выкрикнула Виктория в порыве ярости.
– Просто констатирую факты! – холодно подытожил я.
– Чтобы порвать шпилькой туфельки потолочную обшивку салона, я как минимум должна…
Она остановилась на полуслове. Ее лицо вновь вспыхнуло ярко-алым румянцем.
– В том-то и вся суть, дорогая… У меня есть серьезные основания подозревать, что именно так и произошло.
– Роман…
– К чему пустые слова, любимая?
– Но ведь это совершеннейшая глупость! Неужели ты всерьез думаешь, что мы с Данилой…
– Нет, дорогая! Ни в коем случае, – возразил я. – Данила обучал тебя вождению задним ходом. Ты, моя прелесть, то заезжала в ангар, то выезжала из него…
– Роман! Твои мысли меня пугают.
– Сколько раз можно повторять одно и то же? Твои поступки меня пугают еще больше! – не скрывая возмущения, воскликнул я и тут же продолжил: – Даже самые последние рогоносцы имеют право на снисхождение. Пожалуйста, избавь меня от своей бессовестной лжи! Я никогда не смирюсь с тем, что стал обманутым мужем, и тем более никому не позволю делать из меня клоуна! – громогласно добавил я и гордо вышел из гостиной.
16
Следующие полторы недели мы с Викторией продолжали жить под одной крышей, но все это время почти не разговаривали друг с другом. Я уезжал из дома рано утром, когда она еще спала, а возвращался из офиса поздно вечером, когда она уже спала. Мы даже не переговаривались с ней по телефону. Насколько я смог заметить, Виктория перестала интересоваться автомобилем. Она не выезжала из гаража и целыми сутками сидела дома в гордом одиночестве. Данила Луговой вновь устроился на прежнее место работы в свою бывшую мастерскую, и я о нем почти ничего не слышал. Мне были неприятны разговоры на подобную тему да и расспрашивать о нем Степаныча тоже не хотелось. Я знал, что наша размолвка c Викторией не будет продолжаться бесконечно долго. Или я, или она должны будем пойти на примирение. Но Вика не спешила просить у меня прощения, а я не собирался ронять в ее глазах свою честь и мужское достоинство. Моя гордость не позволяла мне сделать первый шаг к налаживанию наших отношений. Проходили дни, а над нами все сильнее сгущались сумерки, и однажды внезапно разразилась гроза. Я, как обычно, был в офисе и изучал смету на новые продукты. В какой-то момент я нажал кнопку селектора и позвонил в приемную. Буквально через пару минут Людмила принесла чашечку кофе и по обыкновению поставила передо мной вазу с печеньем.