Они сражались за реальности
Шрифт:
Пустота расступалась, а сам Николай белесым туманом растекался по мирозданию и окружающим горам. Очень даже ничего быть туманом! Вообще-то Кузнецов не любил реальность – ни эту, ни какую угодно другую. Везде одно и то же. В сердце кольнуло. Перед глазами побежали строчки автобиографии из личного дела… Коля рос обыкновенным мальчиком. Учился в простой школе, занимался стендовой стрельбой. Музыкальную школу по классу фортепиано проигнорировал, но зато очень хорошо рисовал и любил это дело. Мама часто говорила подружкам: «Всем бы таких детей, как Коля: всегда чистенький, аккуратный. Почти отличник». Родители не могли нарадоваться на свое чадо, уже в детстве решившее стать великим художником.
Командир разведчиков осознал, что все-таки думает, а точнее, вспоминает детство. Эксперимент по достижению армейского просветления провалился. А удача была так близко. Николай с грустью подумал: «Наверное, мне пока нельзя на волю – не имею права». Он тряхнул головой, прогоняя остатки наваждения…
Зато Лева не мог отвести глаз от бесплатного ночного представления. Повинуясь мелодии свирели, коряга стала подниматься над землей. Сантиметр за сантиметром она набирала высоту, разворачиваясь в сторону ущелья, где затаились остатки разгромленного, но все еще смертельно опасного каравана. Оттуда загремели удары вражеского бубна, и ночной летун словно наткнулся на невидимую преграду. С каждым новым ударом деревяшка «проседала» в воздухе, теряя высоту.
Латын поднатужился и выдал новую замысловатую трель. В ответ бубен зачастил. Коряга-дракон еще пару раз вяло взмахнула обрубками-крыльями и тяжело рухнула вниз на землю, ворочаясь среди камней и яростно сверкая красными глазками. Шаманов убрал свирель от губ. Отрядный священник был весь мокрый от пота. Шелковый халат, подбитый мехом, прилип к телу. Руки Латына заметно тряслись, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.
Коряга замерла, судорожно дернувшись напоследок. Рубиновые глазки медленно погасли. Так гаснут угольки в забытом костре. Гул бубна в долине тоже смолк.
На Шаманова было жалко смотреть: плечи поникли, шапка свалилась, длинные волосы торчали мокрыми клоками. Не разжимая губ, он еле выдохнул:
– Немного дух переведу, и снова попробуем.
Лева отвернулся и продолжил перебирать четки. Поерзав на мотках веревки, он оперся о камень. Под ладонью оказался забытый Латыном бубен. Он машинально постучал по упруго натянутой коже. Бубен послушно отозвался звоном, вибрируя под пальцами. Задов вполголоса пропел, отстукивая ритм: «Ночь, полночь. По ко-о-оням. Вылезайте, братцы, из могил…» Незамысловатая песенка, любимая босяками с Привоза, впервые произвела такой эффект на слушателей.
Со стороны старого кладбища, оттуда, где они встретились с желтошапочниками, донесся вой, полный тоски и ярости.
Шаманов из последних сил подковылял к Задову и вырвал бубен, раздраженно прошипев:
– Ты нас всех угробить хочешь? У немчуры не получилось, так теперь ты за это дело решил взяться?
– Еще одного Задова в отряд, и никаких врагов не надо,– поддакнул Кузнецов.
– Ты дурак, да? – не унимался Латын. Похоже, силы понемногу возвращались к старику.
– Он дурак! Он и убить может! Это минус,– ответил за Леву Николай, сразу вспомнив ледяной холод снежной могилы, в которую днем его определил подчиненный.– Но потом извинится. Это плюс.
– Шо я такого вам сделал?! – вяло отбрехивался одессит.– Подавись ты своим барабаном! – И совсем тихо добавил, чтобы не услышали: – Жлобье столичное!
Завывания, переходящие в рев, донеслись из темноты с новой силой и заметно ближе.
– Представь на минуту: ты крепко спишь, без снов, тревог и боли. А тебя бесцеремонно, наглым образом будят. Тебе это понравится? – горестно вопрошал отрядный священник.
– Я уже привык. И почти не обижаюсь, когда меня каждое утро бесцеремонно и самым наглым образом будят. И еще при этом пугают,– пробурчал в ответ Лева, косясь на командира группы.– Может, самую малость обидно.
Кузнецов выпад в свой адрес проигнорировал. Он аккуратно сплюнул, точно попав Леве на ботинок. Темнота настоящему разведчику не помеха, а друг и надежный помощник.
Снизу, где шла тропа, донесся цокот копыт и тяжелый топот, перемежаемый воем и злым визгом.
– Их что, вместе с конями хоронили? – шепотом спросил Кузнецов.
– Местный обычай,– коротко ответил Шаманов, не вдаваясь в подробности.
Задов в разговор не встревал, опасаясь нарваться на очередную грубость. Его товарищи избегали называть тех, кого он разбудил и вызвал.
Цокот затих в стороне, где окопались остатки немецкого каравана. Оттуда послышались испуганные голоса, сменившиеся воплями и выкриками команд. Вражеский лагерь охватила паника. Трассирующие очереди пулеметов и автоматов секли склоны ущелья в разных направлениях.
Яркая вспышка в вершине ущелья над лагерем осветила склоны с белыми вкраплениями пластов снега на темных скалах. Вторая группа подрывников, которых считали пропавшими без вести, наконец увидела трассирующую очередь. Все это время команда слабовидящих дисциплинированно ждала сигнала. Вот и дождались! Лучше поздно, чем никогда…
Зарница на мгновение вырвала громаду гор из темноты, и тут же все исчезло вновь. Тьма после яркой вспышки взрыва стала еще непрогляднее. Раздался грохот обвала. Эхо усилило его и повторило много раз. В ночной тишине разведчикам показалось, что горы раскололись. Выбивая снопы искр, в ущелье посыпались камни, образуя сплошной грохочущий поток.
Грохот затих так же внезапно, как и начался. Из вражеского стана доносились крики и беспорядочная стрельба. В том месте, где находились егеря, замелькали огоньки фонарей. Глухо заухал бубен черных лам. Немцы отбивались от тех, кого разбудил Лева своей незатейливой песенкой. Взлетела ракета и повисла на парашютике, заливая ущелье мертвенным светом. Десантники прижались к земле. Эсэсовцы палили из всех стволов.
Латын схватил свирель и засвистел с новой силой. Грех было не воспользоваться таким моментом. С соседней вершины ему тоненько вторила пастушья дудочка незамысловатым мотивом из двух нот. Две мелодии сплелись в одну. Неизвестный музыкант поддержал Латына, и коряга-дракончик начал оживать. В темноте замерцали красные глазки. С новой силой замолотили по воздуху обрубки-крылья. Дракончик стремительно набрал высоту и черной тенью унесся в сторону ночного боя.
Шаманов сменил тональность и теперь наигрывал уже другую мелодию. Пастушья дудочка вторила ему, насколько хватало мастерства. В темноте показались две красные точки, словно габаритные огни маленького воздушного судна. Ночной летун возвращался. Он летел с натугой, понемногу теряя высоту. В лапках-сучьях у него был зажат ремень офицерской полевой сумки. Не долетев несколько метров до Латына, деревянный дракончик тяжело спикировал на землю. Посадка получилась жесткой. Во все стороны от коряги полетели щепки, но кожаную планшетку она так и не выпустила из лапок. Шаманов перестал играть на свирели, смолкла и свирель невидимого помощника.