Они
Шрифт:
– Ну вот… хотя бы признался, что у нее задница ничего.
– Я этого не говорил!
Я смеюсь. Хочу разрядить обстановку.
– Давай просто спросим у самой Анны, и дело с концом?
– Давай! – говорит кто-то, но не Крис. Поворачиваем головы и… на тебе! Это же наши «друзья». Как говорится, чёрта помянешь – он тут как тут.
Пока они двигаются к нам с другого конца коридора, подаю Крису знак и шепчу:
– Когда пихну в бок, уходи через стены. Встретимся в гараже.
– А ты?
– За меня не волнуйся.
Дакота идет впереди.
– Нехорошо взламывать замки чужой собственности, Джейсон, – с самодовольной ухмылкой говорит Дакота. – За это наказывают, знаешь?
– Да, – киваю. – С учетом, что вина доказана.
– Как раз этим мы сейчас и займемся, – выкрикивает здоровяк и направляется ко мне. Не теряя ни минуты, пихаю Криса в бок, тот отшатывается и исчезает за стеной. Собираю все свои силы и, прежде чем кто-то из них успевает среагировать, выпускаю огненный шар.
Слышу кашель, крики, но знаю, что когда дым рассеется, меня им не догнать. Поезд трогается со станции, а я надеваю капюшон и теряюсь среди простых смертных, скрывая пепел на руках в карманах.
Анна
После разговора с Кристой на душе паршиво, поэтому выхожу в парк прогуляться.
Грудную клетку сдавливает тяжелый груз, поэтому, когда хочу вдохнуть полной грудью, воздух словно застревает внутри. Криста вернула меня в прошлое. Тогда я была восьмилетней девочкой, которая только узнавала жизнь и не хотела рано взрослеть. Но пришлось…
Помню, в те годы я очень любила возиться с нашим котом. Он был довольно старым и ленивым, но достаточно умным, ибо его мысли всегда доставляли мне удовольствие. Он приветствовал меня, когда я возвращалась со школы, затем выпрашивал корм – в виде рыбки, – потому что мама редко давала его, так как кот быстро набирал вес, а ветеринары не советовали. Но я не могла устоять перед его миловидностью и стаскивала несколько штук. А пока он кушал, думал о том, что видел за пройдённое утро. И вот, в один такой прекрасный день он вспоминал ссору между мамой и папой. Естественно, я поняла, что предметом спора являлась я.
Вечером того же дня я прокралась к маминой спальне, но не вошла, а притаилась у приоткрытой двери, стараясь услышать ее мысли. Потому что понимала, что человек, поссорившись с любимым человеком, весь день будет думать об этом. Большая часть ее мыслей принадлежала предстоящему ужину, но в конце концов я дождалась того, что хотела услышать. Мама прихорашивалась у зеркала, и в какой-то момент вспомнила о папе, подумав, что вопреки всем спорам, она сразит своим видом его наповал сегодня вечером. А потом последовала другая мысль: «Нельзя допускать подобные споры в доме. Однажды Анна услышит и поймет, кто мы ей на самом деле».
Эти её мысли лишили меня сна, однако, со временем я перестала об этом думать и жизнь вернулась на круги своя. Но если судьбой предназначено знать правду, то от этого не спрятаться и не сбежать.
К десяти годам я стала сорванцом. Перед рождеством любила разыскивать заготовленные заранее подарки, чтобы, если вдруг что, не расстраиваться в важный день. Я прекрасно была осведомлена о потайных местах, куда папа прятал подарочные коробки. И это его кабинет. В тот вечер я припозднилась с поисками, и папа вернулся как раз тогда, когда я шарила по шкафам, высматривая блестящую обертку. Чтобы папа меня не застукал, как только услышала его шаги, приближающиеся к кабинету, спряталась в самый широкий шкаф. И тогда я всё услышала…
Помню его напряженный разговор по телефону, обрывки фраз: «Анна не совсем наша дочь, но…», «Мы вырастим ее, как полагается…», «Я понимаю всю серьезность дела, ведь девочка не простая…».
А потом он долго сидел за своим огромным дубовым столом и думал… А я ревела чуть ли не навзрыд, еле сдерживаясь, чтобы не издать звука. Но папа услышал мой стон и открыл дверцу шкафа…
Мы проговорили с ним очень долго. И он всё время повторял: «Ты наша». А в голове держал слово «почти»…
Я до сих пор не знаю, что значит это «почти», но боюсь, что ничего хорошего смысл его не несет.
Всхлипываю, затем решаю вернуться в кампус, но развернувшись, натыкаюсь на чью-то прохладную ладонь. В голове сразу как-то быстро проясняется, а на душе становится легко, словно кто-то снял давно отягощающий груз с моей груди. Медленно поднимаю глаза и замираю от неожиданности. Тот самый парень, который спас мне жизнь. И я не забывала это красивое лицо ни на минуту.
Улыбаюсь, хотя чувствую себя очень глупо.
Он, наконец, убирает руку с моего лба и представляется:
– Меня зовут Алессио. Голова еще болит?
Теперь припоминаю, что еще минуту назад думала об аспирине, потому что, после всех этих воспоминаний, голова готова была разорваться на части.
– Нет… Ты умеешь лечить людей?
Он смотрит в сторону.
– Иногда балуюсь.
Тревоги я, конечно, не чувствую, но до сознания доходит, что не могу прочитать его мысли. Я напрягаюсь, однако всё равно ничего не получается.
– У тебя хорошо получается, – говорю, не сводя глаз с его точеного профиля. Мы зашагали по каменной дорожке, которая изгибалась вдоль живой изгороди. – Ну?
– Что «ну»?
– Для чего же ты решил ни с того ни с сего избавить меня от головной боли? – мой тон становится резче, потому что я не собираюсь забывать о Дакоте и о том, что знаю. – Акт благодетеля?
– Почему же? Нет. – Алессио упрямо не хочет смотреть на меня. Может, поэтому не могу читать, что там у него в уме? А голос у него слащавый, певучий и, чёрт, он мне нравится!
Резко останавливаюсь, заставляя его сделать то же самое.
– Послушай, Алессио, если ты выследил меня ради Дакоты, то напрасно. Я не изменю своего решения и не хочу вступать ни в какие группировки. Мне и без вас несладко живется.