Опасность
Шрифт:
Сопротивление секретарши Главного человек с сумкой сломил, как тяжелый танк «Леопард», легко сминающий на учениях декоративные проволочные заграждения, и без семи минут два возник на пороге редакторского кабинета – заснеженный, мокрый, счастливый плюс улыбка в тридцать два зуба (тридцать своих и два искусственных).
Шумному человеку определенно повезло. Главный сегодня был донельзя благодушен. Когда дверь распахнулась, он как раз допивал свой кофе с молоком, принесенный из буфета, и одновременно дочитывал «Правду». Утром он ее просматривал навскидку, а во время обеда, не торопясь, изучал с красным карандашом в руках, высчитывал тенденции. Сегодня тенденции были более чем благоприятными, поэтому Главный не испепелил пришельца взглядом и даже не приказал вывести его и шлепнуть у ближайшей стенки. Мало того, он и не хряснул кулаком по бордовому тому энциклопедического словаря на столе (предназначенному специально для надлежащих распеканий нерадивых сотрудников) и не закричал, болезненно морщась: «Заявление – на стол! И чтобы духу твоего…» Он просто поднял глаза от газеты и со вздохом попросил:
– Через полчасика, а? Видишь же, обедаю. Снежный гость не пожелал ждать полчасика. Он быстро приблизился к столу, бросил шапку на одно кресло, а кожаную сумку – на другое. Затем пальцами наскоро протер очки и радостно выдохнул:
– Он! Возвращается!
Главный озадаченно отложил «Правду» вместе со всеми тенденциями и спросил с удивлением:
– Кто возвращается?
Пришелец опешил. Он-то был уверен, что его поймут с полуслова и не потребуется никому ничего объяснять. Тем более и времени не было для объяснений.
– Кто возвращается, Юра? – повторил Главный.
– Да академик же! – воскликнул пришелец Юра. – Сегодня, поездом. Умоляю, выделите мне разворот! Или первую полосу… Нет, все-таки лучше разворот: я дам на полосу снимков и на полосу очерк. Александр Борисыч, это ведь НАША сенсация. И «Комсомолка», и «Известия» будут молчать в тряпочку или дадут тассовку в десять строк. А мы – целый разворот! Грандиозно, правда?!
– Погоди-погоди, – начал было Главный. – Какой еще академик… – Тут вдруг до него дошло. Он почему-то снял очки, тоже медленно протер их салфеткой, водрузил на место и спросил, неожиданно перейдя на шепот: – На самом деле возвращается, официально?
Юра обиженно развел руками, словно глупый вопрос оскорбил лично его.
– Нет, неофициально, – ядовито ответил он, наплевав на всяческую субординацию. – В ящике под вагоном едет.
– Ладно, не петушись, – нахмурился Главный, бросая быстрый взгляд на телефонный аппарат с гербом на диске.
– Информация надежная?
– Из первых рук! – гордо объявил Юра. – Я дозвонился до Горького и сам с НИМ говорил.
– Ты дозвонился? – недоверчиво переспросил Александр Борисович. – Да ведь у НЕГО там не было телефона, я точно знаю.
– Не было, – радостно согласился Юра. – А теперь стал. Как только Горбачев с ним захотел поговорить, тут же и телефон провели. За два часа провели… Вру – за полтора!
Главный вновь поглядел на телефон с гербом, задумался, потом решительно снял трубку.
– Не доверяете? – понимающе усмехнулся Юра.
– Доверяю, – очень серьезно заявил Главный. – Если бы я тебе не верил, разве я бы рискнул ТУДА соваться с ТАКИМ вопросом?
Юра с интересом следил за его лицом, пока тот осторожно наводил справки по вертушке. Сперва лицо Главного было непроницаемым, потом поскучнело, пошло множеством озабоченных морщинок.
– Какая там государственная тайна, – резко спросил Главный в трубку после долгой паузы, – когда он уже сегодня приезжает. И если мы не пошлем корреспондента на вокзал, то мы первые распишемся в собственной глупости. Почему? Да потому что западники наверняка прибегут встречать, и их-то вы не остановите… Нет, я не грублю. Просто надоело… Да, понял. Постараюсь… Да… Ну, бывайте здоровы.
Главный аккуратно положил трубку на рычаг и негромко, но с чувством выругался.
– Что вам ТАМ сказали? – с любопытством осведомился Юра.
– Намекнули, что я старый болван, – с сердцем отозвался Главный, машинально допивая свой кофе, который уже остыл и подернулся светло-коричневой пенкой. – Дали понять, что академик, может быть, и едет обратно, но вокруг этого нельзя-де устраивать нездоровой шумихи… Как будто он не из ссылки, а с курорта возвращается…
– Значит, не дадите разворота, – поник Юра. – Но ведь идиотизм же, полный идиотизм молчать, делать вид, что ничего не произошло! Главный печально вздохнул:
– Сам знаю. Ты мне вот, Юра, другое скажи. Зачем, по-твоему, они решили вдруг академика вернуть, а?
Юра непонимающе уставился на редактора:
– То есть как зачем? Вы что, считаете его ссылку нормальным делом? Законным?
– Мало ли у нас чего ненормального и незаконного, – отмахнулся Главный, – и ничего, небо не обвалилось, живем. А вот академика вдруг взяли – и в Москву обратно вернули. Наверное, и звездочки Героя, и ордена теперь возвратят, которые он за водородную бомбу получил…
– Само собой возвратят, – согласно кивнул Юра. – И что касается причины – нечего мудрствовать. Международная общественность…
– Клали они на международную общественность, – спокойно перебил Главный. – Раньше сколько ни кричали за бугром про права человека, академик твой отбывал ссылку, как миленький. Поверь мне, Юра, все это неспроста.
– Вы что же, Александр Борисович, не верите в перестройку и новое мышление? – с грустной ехидцей пробормотал Юра.
Главный вздрогнул, погрозил Юре пальцем, затем громко произнес в сторону молчаливых телефонных аппаратов на своем рабочем столе:
– Я, Юра, верю и в перестройку, и в новое мышление, и в курс партии, намеченный на последнем пленуме.
Произнеся эту фразу-заклинание, Главный отодвинулся подальше от телефонов и добавил вполголоса:
– При Никите, милый Юрочка, тоже была перестройка. И фестиваль был, и общественность твою международную в Москве с почетом принимали, и в президиум усаживали… А потом ррраз – и наши баллистические ракеты оказались на Кубе. Помнишь?
– Я вас не понимаю, – тихо отчеканил Юра, нахлобучивая шапку и взваливая на плечо кожаную сумку с фотоаппаратами. – Но я понимаю, что вы мне отказываете.