Опасные пути
Шрифт:
— Вы удивлены? — продолжал доктор. — Но почему же? Разве не вполне понятно, что врач делает опыты на трупах? Если бы мне предоставили для этого и живых людей, было бы еще лучше; но уже и из-за трупов возникают всякие затруднения. Даже турки, и те боятся и оберегают своих убитых, чтобы они не явились в рай Магомета без рук или без ног. Впрочем, когда на поле нет мусульманских часовых, можно выкрасть то, что нужно. Хотите видеть мою последнюю находку? Она хорошо сохранилась. Я выбираю, искалеченных вовсе не беру.
Он подошел к занавеске, взял свечу и отдернул парусину. Глазам французов представился страшный вид: на чем-то вроде нар лежал труп молодого воина из турецкой армии. Скальпель доктора только что обнажил важнейшие органы. Приблизившись к трупу, доктор начал
Когда он, наконец, опустил занавеску, оба офицера с облегчением вздохнули.
— Ну, господа, — жестко спросил доктор, — надеюсь, моя коллекция заинтересовала вас? Не правда ли, я уже сделал кое-какие открытия? Мой взгляд глубоко проник в тело человека. Надеюсь, вы не раз сделаете мне честь своим посещением?
В эту минуту в тишине ночи прозвучал призыв военной трубы.
— Сигнал к рапорту, — сказал Бренвилье, — нам пора ехать.
Доктор схватил свечу и отворил двери.
— Смотрите же, не мешайте мне в следующий раз, когда я отправлюсь искать себе хорошенькое жаркое, — крикнул он с диким, хриплым хохотом, захлопывая за ними дверь.
Взволнованные, растерявшиеся от только что пережитой сцены, молодые люди несколько времени не могли начать разговор. Они были уже в своем лагере, когда маркиз сказал:
— Видели Вы когда-нибудь более отвратительного, более отталкивающего человека, чем этот римский доктор? Мне кажется, было бы очень недурно, если бы мы всадили пулю в его череп!
— Гм… — медленно промычал Сэн-Круа, — кто знает! Во всяком случае это — человек, который в одно и то же время может принести людям спасение и смерть. Хорошо иметь такие познания! Это — оружие безусловной важности!
— К чему отягощать себя такими предметами? Для врача это, может быть, важно, согласен, но для других людей это — опасная, даже гибельная наука. Да, пожалуй, даже и для врача!
— Вы думаете? Но почему же? Ведь должен же врач изучить человеческое тело. Какая же опасность может грозить ему от этого изучения? — спросил Сэн-Круа, жадно ожидая ответа маркиза.
— Разве Вы не заметили в препаратах доктора ничего особенного? Разве Вам не бросилось в глаза, что большая часть состояла из различных внутренностей — желудка, сальника, кишок — и что доктор с особенным жаром говорил о видоизменениях этих частей после различных опытов и даже показал два экземпляра, на которых делал пробу посредством разъедающих жидкостей, как он выразился, чтобы видеть, заметны ли такие опыты на внутренностях? Я — человек совершенно несведующий, но и мне пришла в голову мысль: если бы этот доктор вздумал стряпать такие напитки, которые могут мгновенно прекращать жизнь человека, — он был бы страшен, особенно, как враг. Ведь если такой человек захочет мстить, его жертвы заранее надо считать погибшими. Поэтому-то я и говорю, что это — опасная, гибельная наука. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но этот Экзили — не простой врач, а кое-что побольше… Что если он приготовляет яды?
— “Если кто хочет мстить”… — повторил Сэн-Круа. — Да, да, Вы правы, маркиз! Это — опасная наука… Ах, вот мы уже и у главной квартиры!
Они подъехали к палатке Монтекукули, которую окружала толпа офицеров. Сэн-Круа и Бренвилье сошли с лошадей и смешались с группой товарищей.
Наступал рассвет.
IV
Битва при Сэн-Готарде
Через четыре дня после описанных событий равнина при Сэн-Готарде представляла совсем иную картину. Ряды бесчисленных палаток по обоим берегам реки исчезли; бараки были разрушены; лагерные повозки длинной линией тянулись на горизонте, далеко позади обеих армий. На равнине, подобно колосьям, колеблющимся на хлебном поле, волновались, сверкая сталью, полки христианского и нехристианского войск. Из разных мест, раздавались десятки воинственных мелодий различных национальностей; веяли знамена и бунчуки.
Резкие звуки трубы пронеслись по линиям войск. Загрохотали орудия; турки ответили еще более частыми выстрелами; противники бросились друг на друга. Бой при Сэн-Готарде начался.
Правое крыло христианской армии занимали императорские регулярные войска; левое — французский вспомогательный отряд; в центре помещались итальянцы и соединенные отряды других наций, составлявших Австрийскую империю. Хотя переправиться через реку в том месте, где она круто заворачивает, однажды уже не удалось туркам, они все-таки пытались сделать это в этом месте. Неумолчный огонь их картечниц разносил смерть и гибель по неприятельским рядам. Густой дым стлался над волнами узкой реки, подобно огромному серому плащу окутывая авангард мусульманской армии. Порыв ветра, налетевшего с гор, разорвал эту плотную завесу, и тогда ясно обрисовались силуэты всадников, на конях переплывавших реку, с блестящим дамасским кинжалом в одной руке и ружьем — в другой; поводья они держали в зубах. За спиной каждого всадника сидел вооруженный с ног до головы янычар. Эта цепь безумцев стремилась перейти реку. Авангард императорской армии открыл по ним сильный огонь. Некоторые седла мгновенно остались без всадников; речные волны окрасились кровью, но сыны Пророка все приближались с дикими криками: “Алла иль алла!”.
Конские копыта коснулись дна, берег был близко! Вот первые отряды всадников поднялись на него; янычары спешились и образовали сомкнутую цепь.
Правоверные бросились на неприятеля, кривые сабли рассыпали смертоносные удары. Через несколько мгновений бой сделался всеобщим. Загремели мушкеты; копейщики бурным натиском бросились вперед; пушки неистово грохотали; ядра с раздирающим уши визгом врезывались в плотные ряды, и где за несколько минут бились грудь с грудью сильные, мужественные люди, там после орудийного выстрела виднелись кровавая масса, смешавшаяся с землей, исковерканное оружие и разбросанные куски тел.
Враги креста уже почти уничтожили нассауский батальон; первые ряды христианской армии еще раз бросились вперед на получивших подкрепление турок. Но последние, подобно демонам, все выползали и выползали из реки, так что христиане не выдержали их натиска. Пространство между врагами увеличивалось, но его тотчас же наполняли закованные в панцири кровожадные сыны ислама, которым легкая императорская пехота не была в силах противиться. После нескольких минут отчаянного боя обороняющиеся подались, их центр расстроился, рассеялся и обратился в бегство, увлекая за собой спешившие на выручку полки. Маркграф Зульцбахский пробился вперед во главе своего полка, но пал, сраженный стрелой, пущенной из лука сераскиром; маркграф Дурлахский едва успевал отражать удары кривых сабель; рассвирепевшие турки находились теперь всего на расстоянии пистолетного выстрела от главной квартиры христианской армии. В это время принц Карл Лотарингский, сражавшийся в первых рядах, бросился с главными силами правого крыла навстречу врагу. Бурное стремление было остановлено, битва продолжалась на одном месте. Каждая сторона употребляла страшные усилия выбить врага из его позиции. Великий визир и главнокомандующий турецкой армии, Коприли, издали увидел, что его войска замялись. Тогда он приказал новым силам ударить на неприятельский центр, и свежие отряды бросились в реку, чтобы переправиться на противоположный берег.
Опасность для войска Монтекукули росла с каждой минутой, но он берег силы своих флангов для решительного момента. Наконец он послал гонца к Колиньи с приказанием двинуть французский отряд на подмогу центру.
Грянул громовой крик радости, блеснули вынутые из ножен сабли, и земля дрогнула под копытами помчавшейся в бой конницы.
Французы бурным натиском атаковали неприятеля с фронта, а в это же время два императорских полка напали на него с правого фланга.
Коприли стоял на склоне Сэн-Готардского холма; французская конница, не только воинственным, но и нарядным видом привлекла на себя его внимание.