Опасные пути
Шрифт:
— Главное условие! — глубочайшая тайна!
Безмо кивнул головой.
Доктора перенесли через двор в зал допроса или суда. Безмо появился там, спустя некоторое время с двумя большими книгами и приказал:
— Полицейские стражи и тюремщики, удалитесь! Только я и господин Бриссонэ останемся при арестанте.
Когда названные лица остались при Экзили, Безмо раскрыл одну из книг; то был реестр Бастилии. Он записал имя, место рождения, лета и звание итальянца, после чего дошел до рубрики, озаглавленной: “Причины ареста”. Это был самый таинственный отдел книги; между этими строками
— Какие причины привели доктора Маттео Экзили в Бастилию? — спросил губернатор.
Экзили пытался приподняться и заглянуть в лицо ефрейтора.
— Напишите, господин губернатор, — спокойно ответил Бриссонэ: — “Подозревается в изготовлении ядов с преступной целью”.
Безмо содрогнулся. Его добродушное лицо приняло выражение подозрительности; он положил перо и уставился взором на арестованного, причем с расстановкой промолвил:
— Изготовитель ядов?
— Ничего, пишите, господин губернатор, — сказал Экзили. — Ведь меня будут допрашивать; тогда все объяснится.
Его глаза метали зеленоватые молнии на Безмо и ефрейтора.
Губернатор захлопнул книгу и дернул звонок.
Вошли тюремщики.
— Карамб, — распорядился Безмо, — арестованный получает вторую Либертэ.
Комнаты в башнях получили имена по их названиям; поэтому комната номер второй в башне Либертэ называлась “Вторая Либертэ”.
Затем было приступлено к обыску арестанта. Все деньги, украшения и прочие мелкие вещи у него отобрали; об этом составили протокол и отобранные предметы унесли в кладовую за решеткой.
— Нет ли у Вас какого-либо желания? — спросил Безмо доктора.
— Я попросил бы Вас доставить мне сюда ящик с книгами от моего приятеля Глазера, живущего в улице Бернардинов, — ответил Экзили.
— Мы сначала просмотрим эти книги и доставим их Вам лишь в том случае, если они не содержат в себе ничего опасного для государства, — с важностью заметил Безмо.
Экзили усмехнулся и произнес:
— Это — медицинские сочинения. Я ученый и прошу у Вас как милости разрешения развлечься чем-нибудь. Кроме того я ходатайствую о каком-нибудь успокоительном лекарстве для моей поврежденной ноги. Она ужасно болит и распухла.
— Вас будет навещать хирург, когда Вас поместят в Либертэ.
— А разве нельзя мне прописать самому себе лекарство? Ваши чиновники могут исследовать его. Они убедятся, что оно не содержит в себе ничего вредного, хотя его и составлял отравитель.
— Пишите рецепт!
Прописав лекарство для своей пострадавшей ноги, Экзили набросал на бумагу несколько строк, адресованных Глазеру.
— Готово, — скомандовал Безмо.
Тюремщики подняли доктора.
— Доброй ночи! — сказал губернатор, и мрачное шествие покинуло зал.
Снова прошли через двор к башне Либертэ. Носильщики со своей ношей поднялись по чудовищным лестницам, скудно освещенным тусклыми лампами, и наконец остановились перед огромной дверью, над которой виднелась римская цифра II. Дверь отворили и внесли арестанта в восьмиугольную комнату.
Меблировка этого мрачного жилища состояла из кровати под зеленым балдахином, убогого стола, четырех старых стульев, подобия умывальника с оловянным прибором и двух железных подсвечников.
Итальянца уложили в постель. Он заметил, что против этого ложа оставалось свободное место у стены, где, в случае надобности, можно было поставить вторую кровать.
— Может быть, у Вас скоро появится приятная компания, — ухмыльнулся тюремщик.
— Я вовсе не желаю этого, — угрюмо ответил доктор.
— Сегодня Вам уже нельзя больше зажигать огонь, — сообщил тюремный страж, — но Ваше лекарство Вы все-таки получите.
Все вышли из комнаты, и заключенный остался один. Он приподнялся, насколько позволяло ему полученное повреждение, снял с себя башмаки и стал шарить в одном из них, пока не нашел между каблуком и подошвой маленького тайничка, в котором хранился зажигательный прибор, причем произнес:
— Я уже боялся, что потерял его. Сначала завесим окно! Пока мой сторож отворяет двери, я успею загасить огонь.
Преодолевая жестокую боль, после нескольких напрасных усилий, он ухитрился занавесить своим сюртуком окно, наклонно вдававшееся в его камеру.
— Если тюремщик заметит сюртук, то я скажу, будто лунный свет мне невыносим.
Итальянец зажег свечу и, ковыляя, точно калека, по комнате, принялся освещать углы своей темницы. Эта рекогносцировка была скоро окончена.
— Они держат меня пока в клетке, — проговорил Экзили, скрежеща зубами и ставя на стол подсвечник с жестом ярости, — и я беззащитен! Проклятие! Хотя бы при мне были мои книги, чтобы рассеивать мою досаду! Берегись, Сэн-Лорен! Для тебя будет гибелью, если я… Гм… если у меня окажется товарищ в моем заключении. Я желал бы, чтобы ко мне привели какого-нибудь обманутого счастьем, отчаянного малого — такого, которому люди насолили в жизни; если такой человек выйдет раньше меня из этой ямы — я, кажется, застряну здесь надолго, — то мне хотелось бы дать ему в руки средство отомстить за нас обоих.
Замки заскрипели. Итальянец погасил свечу и снова приполз к своей кровати.
IV
Отец и сын
Редко случалось обитателям тихого, мирного дома Дамарр переживать такую бурную сцену, какая произошла между герцогом Клодом Дамарром и его сыном Ренэ вечером после ареста итальянца.
— Вам надо половче выпутаться из этого дела, мой ученый законовед, — горячился герцог, — потому что злополучная история не обойдется без последствий. Знаешь ли ты, почтенный доктор, что всех Вас потащат в суд Шателэ? По крайней мере тебе представится случай блестящим образом применить на практике свои способности юриста.
Ренэ потупил взор и вздохнул, после чего произнес:
— Я не боюсь ничего; мне только больно, что в это гадкое дело замешана одна особа, которую я охотно выгородил бы из него.
— Да… старик Гюэ тут сильно замешан.
— Все мы, законоведы, совещались между собой на этот счет. К старику нельзя предъявить никаких обвинений, но…
— Ну, что еще такое? Предоставь ему позаботиться о себе.
— У Гюэ, как Вам известно, батюшка, есть дочь, — нерешительно произнес Ренэ.