Опасные тайны
Шрифт:
— Послушай, Кел, ты ведь не собираешься впустую убить целый вечер, общаясь с этими книжными червями? Может, нам с тобой прошвырнуться по ближайшим ночным клубам?
Келси только молча тряхнула головой и ринулась мимо брата к кабинету отца.
— Келси! — понесся ей вслед неожиданно резкий голос Кендис. — Неужели нельзя быть немного посдержаннее?
Нельзя, подумала Келси, рывком распахивая дверь отцовского кабинета. Нельзя, черт побери!
Захлопнув дверь за собой, она некоторое время ничего не говорила и только часто и тяжело дышала, пока слова — быстрые, горячие —
Филипп Байден сидел за своим любимым дубовым столом, почти полностью скрытый кипами бумаг и стопками книг. В худой руке он нерешительно сжимал ручку. Профессор всегда утверждал, что лучшие вещи рождаются и лучшие идеи приходят к нему именно во время таинства писания и потому упорно отказывался перенести свои материалы в компьютер.
Глаза его за стеклами очков в тонкой серебряной оправе казались большими и круглыми, как у совы. Подобный взгляд неизменно свидетельствовал о том, что профессор творит, отрешившись от всего окружающего. Но вот взгляд его прояснился, он узнал Келси и улыбнулся. Свет настольной лампы блеснул на его коротких седых волосах.
— А вот и моя дочка! Заходи. Как раз вовремя… вот, прочти. Это черновик моей новой статьи о поэзии Йетса. Боюсь, я опять начал слишком издалека.
Он выглядит таким нормальным, только и подумала Келси. Совершенно нормальным в своем аккуратном твидовом пиджаке и знакомом галстуке. И еще — красивым, спокойным, умиротворенным. Да и как ему не быть умиротворенным в этом уютном мирке, если его со всех сторон окружают тома поэзии — книги гениев и о гениях… А ее собственный мир только что разлетелся вдребезги.
— Она жива! — выпалила Келси. — Она жива, а ты… ты лгал мне всю мою жизнь!
Филипп Байден побледнел, а взгляд его метнулся в сторону. Лишь на долю секунды, на какое-то мгновение Келси увидела в его глазах потрясение и страх.
— О чем ты говоришь, Келси? — спросил он нарочито спокойным голосом, однако чувствовалось, что ему потребовалась вся его сила воли, чтобы удержать себя в руках и не дать своим словам прозвучать умоляюще.
— Только не лги мне сейчас! — Одним прыжком Келси оказалась возле стола. — Не лги, слышишь?! Моя мать жива, и ты знал об этом. Знал с самого начала, а мне говорил, что она умерла.
Паника, острая, словно лезвие скальпеля, вонзилась Филиппу прямо в грудь.
— Откуда у тебя эти сведения?
— От нее самой. — Келси запустила руку в сумочку и вытащила оттуда злосчастное письмо. — От моей матери. Может быть, хоть теперь ты скажешь мне правду?
— Можно взглянуть?
Вздернув голову, Келси посмотрела на него сверху вниз. Этот взгляд пронзил его насквозь.
— Так моя мать умерла?
Филипп колебался. Ложь, которую он столько времени хранил в своем сердце, стала ему так же близка, как дочь, но он понимал, что, выбрав одно, неминуемо потеряет второе.
— Нет. Могу я посмотреть письмо?
— Значит, вот так, да? — Слезы, которые Келси с таким трудом сдерживала, вдруг подступили к самым глазам. — Просто «нет», и все? После стольких лет лжи и обмана?
Только одна ложь, только
— Я постараюсь все тебе объяснить, Келси. Но мне хотелось бы сначала взглянуть на письмо.
Не сказав больше ни слова, она отдала отцу конверт. Смотреть на него ей было тяжело, и Келси отвернулась к высокому, узкому окну, где темнота понемногу гасила последние отсветы вечерней зари.
Письмо так сильно дрожало в руках Филиппа Байдена, что ему пришлось положить бумагу на стол. Почерк он узнал сразу. Ошибиться было невозможно, Письма, написанного именно этой рукой, он и боялся. И все же он прочел его внимательно, не пропуская ни единого слова.
Дорогая Келси!
Я понимаю, как ты, должно быть, удивишься, получив это письмо. Но написать тебе раньше мне казалось неразумным и нечестным. Телефонный звонок, наверное, был бы в данной ситуации более уместным, но мне кажется, что тебе понадобится некоторое время, чтобы все как следует обдумать. И принять решение. А письмо оставляет тебе несравнимо большую свободу выбора.
Они сказали тебе, что я умерла, когда ты была совсем крошкой. В некотором смысле так оно и было, и поэтому я согласилась с их решением пощадить тебя и избавить от всего того, что могло на тебя обрушиться. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, ты больше не ребенок и, как мне кажется, имеешь право знать, что твоя мать жива. Пожалуй, это — не самая приятная новость, однако я так решила и никогда не буду об этом жалеть.
Если тебе захочется просто увидеть меня или у тебя появятся вопросы, требующие ответа, — приезжай. Я живу на ферме «Три ивы» в окрестностях Блюмонта, штат Виргиния. Срок действия этого приглашения не ограничен. Если когда-нибудь ты решишь приехать, то сможешь остаться столько, сколько тебе захочется. В случае если ты никак не дашь о себе знать, я буду знать, что ты не хочешь поддерживать со мной никаких отношений. Надеюсь, впрочем, что любопытство, которое двигало тобой еще в детстве, заставит тебя, по крайней мере, один раз поговорить со мной. Твоя Наоми Чедвик.
Наоми!.. Филипп закрыл глаза. Наоми…
Прошло почти двадцать три года с тех пор, как он видел ее в последний раз, но он помнил все так отчетливо, как будто это было вчера. Он помнил и запах ее духов, навевавший мысли о темных аллеях, где с ветвей дубов свисают серебристые гирлянды испанского мха, помнил ее заразительный, звонкий смех, который неизменно заставлял мужчин оборачиваться, помнил светлые, пепельно-платиновые волосы, которые подобно туману стекали ей на спину, помнил ее гибкое тело и спокойные темные глаза.
Его воспоминания были такими отчетливыми, что, когда Филипп открыл глаза, ему на мгновение показалось, что он снова видит перед собой Наоми. В первую секунду его сердце совершило неистовый, бешеный скачок — то рвались на свободу страх и желание, которые он столько времени подавлял в себе, — но это была Келси, которая, напряженно выпрямившись, смотрела куда-то в сторону.
Да разве мог он забыть Наоми? Как он мог забыть ее, когда достаточно одного взгляда на дочь, чтобы увидеть ее будто наяву?