Опасные забавы

Портер Маргарет Эванс

«Еще одно доказательство того, что она просто бедствует».

– Вы давно выступаете в Седлерз-Уэллз? – спросил он.

– Это мой шестой сезон, – ответила она. – Я не собиралась возвращаться, но пришлось изменить решение, балетмейстер просто умолял меня остаться в труппе. В прошлом году мисс Гейтон вышла замуж за священника, а теперь у нас возникли проблемы с бедной мисс Бейтс, исполнительницей небольших партий. – Она понизила голос и продолжала шепотом: – Мистер Барфут, совладелец театра, совращает балерин. У мисс Бейтс от него ребенок, и я должна исполнять ее партии, когда его законная жена занята в спектаклях. Пока ей покровительствует мистер Барфут, мистер Дибдин не может

ее уволить, хотя миссис Барфут все время этого добивается. Вот такая нелепая ситуация.

– Я вас понимаю, – дружелюбно проговорил Джервас.

Они подошли к аллее из густых вязов и кустарников. Ей придавали особую живописность статуи и классические урны. У поворота выложенной гравием дорожки бил источник с минеральной водой, здесь начинался курорт. Джервас предложил девушке сесть на каменную скамейку. Она устроилась рядом с ним, и по ее движениям он понял, что ей совершенно не свойственна заторможенность. Даже отдыхая, она говорила быстро, а в ее глазах плясали огоньки. Отвечая на вопросы, она жестикулировала, и эта чисто галльская привычка показалась ему просто очаровательной.

– Мне кажется, вы давно привыкли к сцене, – сказал он.

– Я на сцене всю жизнь, – деловито уточнила она. – Я начинала как танцовщица в Париже. Там я и родилась.

– Но вы говорите почти без акцента.

– Когда-то и он был у меня, – со смехом ответила она. – Моя мама была солисткой балета в Парижской опере, и я стала танцевать еще ребенком в больших патриотических представлениях, очень популярных после революции. Мне давали партии пажей и купидонов, а когда я подросла, то начала танцевать в кордебалете. Во время перемирия в Амьене мы переехали в Лондон. Мой отец англичанин, он был скрипачом и композитором. Он узнал, что лондонским театрам требуются иностранные актеры. Он считал себя таковым после двадцати лет жизни во Франции. Его приняли в оркестр в Королевский театр, но к тому времени мама уже перестала танцевать. Балетмейстер мистер д'Эгвилль взял меня на ее место, но на вторые роли. Тогда мне было тринадцать.

Она помолчала, опустив глаза. Носки ее туфель выступали из-под юбки. Джервас заметил, что они выгнуты наружу, и, поскольку его, как и подобает в обществе, учили танцевать, узнал первую позицию.

– В эти годы девочки еще учатся в школах, – проговорил он. – Вам не трудно было столько работать?

– Я благодарна судьбе, что так случилось, особенно когда заболел отец. Ему пришлось уйти из оркестра. После его смерти я сделалась единственной опорой матери. У нее тоже ухудшилось здоровье, и я лишилась ее в тысяча восемьсот пятом году. Это вообще был для меня год тяжелых потерь. Мистер д'Эгвилль покинул оперный театр – критики осуждали его за то, что он занимал в спектаклях детей из балетного училища. Он нашел себе место в Седлерз-Уэллз и пригласил меня сюда, надеясь, что в театре мистера Дибдина обстановка будет спокойнее, и молоденькой девушке-сироте, без всякой поддержки и покровительства, здесь будет лучше. Но ничего особенного в новом театре со мной не случилось, и я намерена вернуться в прежний, если удастся.

Взглянув на ее профиль, Джервас промолвил:

– Это и теперь небезопасно.

– Мне безразлично, – отозвалась она. – Моя карьера танцовщицы продлится еще лет десять, если не меньше, и я предпочла бы продолжить ее в лучшей балетной труппе Лондона. К тому же в Королевском театре платят больше, чем в Уэллз. Сейчас мне двадцать один год, и меня не интересуют джентльмены, зачастившие в Фопс Элли. Подобные ловушки не для меня.

«Как жаль, – думал он, – что такой молодой и очаровательной девушке приходится думать о куске хлеба и прятаться от ухажеров». Он поразился ее стойкости именно

потому, что она была так бедна. Она могла бы жить гораздо обеспеченнее, как дорогая игрушка богатого покровителя, ведь она очень соблазнительна, и ей это, наверное, не раз предлагали. Он вспомнил, как увидел ее впервые, спрятавшуюся поздним вечером в темной комнате. Она тренировалась с таким упорством, словно от этого зависела вся ее жизнь. Как хорошо, что он пригласил ее в парк, на воды, где она могла отвлечься от трудов и невзгод.

– Надеюсь, что вы простите мою откровенность, быть может, не слишком уместную для столь короткого знакомства, мадемуазель де Барант. По-моему, вы очень одиноки.

Она склонила голову в знак согласия, и поля соломенной шляпы скрыли выражение ее лица.

– Я не стану это отрицать, – призналась она. – У меня есть друзья, Гримальди и д'Эгвилль очень добры ко мне, но ни с кем из танцоров у меня дружбы нет. Все они очень завистливы и ревнивы к чужому успеху.

Вскоре они поднялись со скамьи, и когда они проходили мимо тенистой беседки, их заметил лорд Свонборо. Он описал множество чудес, которые ему показал мистер Гарланд, и предложил выпить чая.

– Меня дьявольски мучает жажда.

– Не удивительно, если ты столько времени болтал со своим гидом. Мадемуазель де Барант, вы не составите нам компанию?

– Не уверена, что смогу, ваша светлость. Который час?

Достав золотые часы из кармана шелкового жилета, он ответил:

– Половина второго.

– Я приглашена в гости, – пояснила она. – Впрочем, в этом доме кто-нибудь постоянно приходит и уходит, и, думаю, хозяйка просто не обратит внимания, если я опоздаю.

Ниниан шел впереди. Внезапно он обернулся и сказал:

– Джервас и я отвезем вас в карете.

– Non, nоn, – запротестовала она, и румянец окрасил ее щеки. – Ваша светлость, вы слишком добры, в этом нет необходимости.

– Вы не должны отказываться.

– Я согласен, – сказал Джервас, и она встретилась с ним взглядом. В ее глазах угадывалось беспокойство. – Если бы не вы, мой кузен не увидел бы, как наливают воду и создают подводное царство. Пусть он отплатит за вашу щедрость и поможет вам доехать. Где живет ваша приятельница?

– На Голден-сквер. Но...

– Решено, – вежливо прервал ее он. – Ниниан с удовольствием сопроводит вас, и мне так не хочется подавлять его искренний порыв, что я настаиваю на этом предложении.

Нежная улыбка озарила ее милое лицо, и Джервас пожалел, что она предназначалась Ниниану.

Розали была знакома едва ли с половиной собравшихся в светлой гостиной, однако почувствовала себя среди них легко и уверенно. Она услышала язык родной страны и тут же вообразила себя в художественном салоне, пережившем пору революции, террора и множество исторических перемен от Директории до Консульства. Прошлой ночью она грезила о Париже и сейчас вновь мысленно перенеслась в него.

– Как я рада, что вы наконец добрались до меня, крошка, – ласково проговорила хозяйка дома, обращаясь к Розали.

Некогда, на вершине славы, мадемуазель Паризо пользовалась в Лондоне скандальной известностью. Ее обожали зрители и клеймило духовенство, возмущенное слишком откровенными нарядами, открывавшими ее прелести. После брака с богатым мистером Хьюзом она оставила сцену, но улыбалась так же часто, как и на подмостках Королевского театра.

– Джеймс д'Эгвилль только что спрашивал о вас. Посмотрите, как он взволнован встречей с вами! – Миссис Хьюз указала на смуглого элегантно одетого господина, двинувшегося им навстречу. У него были волнистые волосы и длинные бакенбарды, а дугообразные брови придавали его лицу удивленное выражение.