Опавшие листья

Коллинз Уильям Уилки

Когда он не в состоянии был ходить дольше, он отдохнул и закусил в кухмистерской, которую очень хорошо помнил, и все время сидел у окна, из которого мог видеть улицу. Зажгли газ, и зимняя ночь стала опускаться на землю, когда он снова принялся шагами мерить улицу из конца в конец.

Когда совершенно стемнело, его терпение стало, наконец, истощаться. Проходя мимо «Ссуды под залог», он очутился лицом к лицу с женщиной, быстро шедшей с небольшим узелком под мышкой.

Она узнала его с криком радостного изумления.

– Ах, сэр, как я рада, что встретила вас. Вы пришли узнать о Салли, не правда ли? Да, да. Она у нас, но в каком ужасном состоянии. Она совсем потеряла голову, совсем! Говорит только о вас и все твердит

одно и то же. «Я стою ему поперек дороги». И это беспрестанно. Не пугайтесь, однако. Дженни дома и смотрит за ней. Она хочет выйти, в жару и бреду лихорадки хочет выйти. Спрашивает, идет ли дождь. «Дождь может убить меня в этих лохмотьях, – говорит она, – и я тогда не буду стоять ему поперек дороги». Мы стараемся успокоить ее, уверяя, что нет дождя, но все тщетно. Она все решительнее хочет выйти. «Я могу опять получить удар в грудь, – продолжает она, – и на этот раз более меткий». Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что-нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. – Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. – Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. Ах, как вы бледны! Вы очень устали? До доктора недалеко. Я бы предложила руку помощи, но разве вам можно показаться на улице в обществе такой женщины, как я!

Амелиус умственно и физически был в совершенном изнеможении. Грустный рассказ женщины окончательно расстроил его, он не мог ни говорить, ни действовать. Он машинально подал ей кошелек и пошел с ней к дому ближайшего доктора.

Доктор был дома, составлял лекарство в своей аптеке. Едва взглянул он на Амелиуса, как бросился в другую комнату и принес стакан вина.

– Выпейте это, сэр, – сказал он, – или с вами случится обморок от истощения. Не слишком надейтесь на свою молодость и силу и не обращайтесь с собой, точно вы сделаны из железа. – Он усадил Амелиуса и обратился к женщине с расспросами о том, что ей нужно. Спустя несколько минут он объявил ей, что она может идти, что он последует за ней тотчас же, как только джентльмен будет в состоянии сопровождать его.

– Что, сэр, приходите ли вы хоть сколько-нибудь в себя? – Он продолжал составлять лекарство, обращаясь с этим вопросом к Амелиусу. – Вы можете положиться на эту женщину, она как следует позаботится о больной девушке, – продолжал он дружеским тоном, как видно, свойственным ему. – Я вас не спрашиваю, каким образом попали вы в это общество, это не мое дело. Я отлично знаю всех живущих по соседству, и я могу вам сказать одно на случай, если вы беспокоитесь. Женщина, которая привела вас сюда, беднейшая и несчастнейшая на свете, добрейшее существо, и другая, живущая с нею вместе, такая же. Когда я думаю, чему они подвергаются, что выносят, я берусь за трубку и принимаюсь размышлять. Всю свою молодость провел я лекарем на корабле. Я бы нашел обеим женщинам почтенное занятие в Австралии, если б только имел деньги на то, чтоб свезти их туда. Им придется умереть в госпитале, если никто ничего для них не сделает. В минуты своих мечтаний я предполагаю устроить подписку. Что вы на это скажете? Не дадите ли вы несколько шиллингов, чтоб показать пример?

– Я сделаю больше, – отвечал Амелиус, – я имею причины сделать добро этим двум бедным женщинам. И я с радостью беру на себя устроить это.

Добродушный старый доктор протянул руку через прилавок. «Вы добрый, хороший человек, – сказал он. – Я могу показать вам рекомендации, которые удостоверят вас, что я не мошенник. А между тем объясните мне, что с девушкой, вы можете рассказать мне это дорогой».

Он положил лекарство в карман и, взяв Амелиуса под руку, вышел.

Когда они пришли к ужасной квартире, в которой проживали эти женщины, он посоветовал своему спутнику подождать его у двери.

– Я привык к печальным картинам, а вам тяжело будет видеть это жилище. Я не заставлю вас долго ждать.

Доктор сдержал свое слов. Десять минут спустя он присоединился к Амелиусу на улице.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Болезнь не так серьезна, как кажется. Бедное дитя страдает от расстройства мозга и нервной системы, причиненного ей внезапным и сильным огорчением. Мое лекарство доставит ей самое необходимое в ее настоящем положении – спокойную ночь.

Амелиус спросил, скоро ли она будет в состоянии увидеться с ним.

– Ах, мой юный друг, это не так-то легко сказать теперь же. Я смогу лучше ответить на это завтра. Не лучше ли это? К чему высказывать опрометчивое мнение. Она, может быть, достаточно успокоится, чтоб увидеться с вами дня через три – четыре. А когда это время наступит, то я уверен, что вы поможете ей лучше моего.

Амелиус был несколько успокоен, но далеко не удовлетворен. Он спросил, нельзя ли удалить ее из этого неприятного места.

– Совершенно невозможно, не причиняя ей серьезного вреда. У них теперь есть деньги, они доставят ей все, что нужно, и я уже говорил вам, что они будут отлично за ней ухаживать. Я завтра утром навещу ее. Ступайте домой и ложитесь в постель, предварительно поужинав, успокойтесь и отдохните. Завтра в двенадцать часов приходите ко мне, и вы можете увидеть мои рекомендации и услышать известия о моей пациентке. Хирург Пинфольд, Блаквер Буильдинг, вот мой адрес. Прощайте.

Глава XLIII

Руфус, оставшись один, вспомнил, что обещал Регине телеграфировать.

При его строгом отношении к истине нелегко было решить, что он ей напишет. Постараться, если возможно, внушить Регине свою собственную, непоколебимую веру в верность Амелиуса после некоторого размышления оказалось при настоящих обстоятельствах самым лучшим, наиболее честным исходом. С тревожной душой, полной тяжелых предчувствий, он отправил в Париж следующую телеграмму. «Имейте терпение и будьте справедливы к А. Он этого заслуживает».

Окончив свое дело на телеграфе, Руфус отправился к мистрис Пейзон.

Почтенная леди приняла его с холодностью и церемонностью, совершенно противоложной се обычной теплоте и дружелюбию.

– Я вас принимала за человека, выделяющегося из тысячи, – начала она сурово, – а вы оказались не лучше других. Если вы пришли говорить со мной об этом подлом, молодом социалисте, то поймите, что меня не так легко одурачить, как мисс Регину. Я исполнила свою обязанность, я раскрыла глаза этому бедному созданию. А вы должны стыдиться самого себя.

Руфус выслушал все это со свойственным ему самообладанием.

– Может быть, вы и правы, – спокойно заметил он, – но и самый бездельник имеет право оправдываться и требовать объяснений, когда на него нападает леди. Не можете ли вы объяснить мне, старый друг, что вы подразумеваете под этим?

Объяснение было не такого рода, чтоб могло успокоить встревоженного американца. Регина отправила письмо ей с тем же поездом, с которым Руфус приехал в Англию, рассказала все происшедшее между нею и Руфусом в Елисейских полях и обращалась к ней за сочувствием и советом. Получив письмо утром, мистрис Пейзон уже ответила и отправила ответ на почту. Ее опытность и столкновения с несчастными, принимаемыми в приют, не располагали ее верить в невинность убежавшей девушки, подвергаемой искушениям при подобных обстоятельствах. Она вложила в свое письмо записку Амелиуса, в которой тот признавался ей, что Салли провела ночь у него в доме.