Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Я вам уже рассказывал о Золотой четверке *.
Операция «C-L» произошла раньше, и потому о ней следовало бы рассказать вначале. Но в силу определенных причин - надеюсь, впоследствии вы сами поймете каких - мне долго не хотелось браться за этот рассказ.
Что же, собственно, произошло? В начале первой мировой войны - вот как далеко уходят корни операции «C-L» - некий рядовой запаса австро-венгерской армии, будучи членом религиозной секты, отказался защищать с оружием в руках интересы двух императоров. За это и был казнен на Венском плацу. Солдат этот погиб, изрешеченный десятком,
Сегодня, не будь операции «C-L», имя этого солдата осталось бы безвестным. Истинный смысл его завета, что нет большего преступления, чем война, еще только начал проникать в сознание людей, по-прежнему сражающихся друг против друга, но осиротевший сын казненного солдата воспринял завет отца буквально и даже сделал его своим жизненным принципом. Впоследствии он подкрепил это рассуждениями, что вряд ли настанет время, когда он сможет думать и поступать как заблагорассудится, и что ему суждены лишь тайные действия. Сын был человеком исключительно одаренным, но отцовская судьба убила в нем всякую веру в земную справедливость. Его блестящий ум привел лишь к тому, что он, пренебрегая реальностью, пытался создать свои собственные законы. Уверовав, что нет большего преступления, чем война, и следуя лишь холодному рассудку и своей чудовищной логике, он истолковал эти слова таким образом, что любое преступление, совершенное отдельной личностью в человеческом обществе, в миллион раз безобиднее войны. И эта мера сравнения казалась ему незыблемой, как пирамида. Ведь с тех пор, как появилось человеческое общество, войны неотделимы от его истории и с каждым разом становятся все ожесточеннее. Они уже не просто щекочут земной шар, а рвут его на части и когда-нибудь взорвут совсем. Так возникла эта безысходная драма талантливого человека, который во тьме своего одиночества создал свой собственный мир, забыв, что в подобных обстоятельствах гениальность может легко обернуться безумием.
Такова внутренняя подоплека дела. По правде говоря, о ней нужно было бы рассказать в конце, ведь в начале я даже не предполагал, что она существует. Вначале операция «C-L» походила на самое заурядное дело, которое расследуют уголовный розыск и органы безопасности. В соответствии с этим и складывался тон моего повествования. Но в этом деле, оказавшемся столь необычным, замешан еще один человек, обладающий такой же неумолимой логикой, как и тот, чья грозная тень рассеялась у нас на глазах, как только мы ее осветили. И эти два оригинальных мышления столкнулись друг с другом в ожесточенной схватке, о которой мне никогда не забыть.
Следствие было сложным и выявило поразительные, порой невероятные факты. И вот я теперь роюсь в архивах, чтобы рассказать об этом случае во всех деталях и подробностях. Разыскиваю в груде документов протокол допроса, с которого бы следовало начать.
Вот он. Я беру его, сажусь к окну. Архивариус работает за своим столом и не мешает мне. Правда, его слегка удивило, когда я принялся что-то разыскивать в этих тихих, запорошенных бумажной пылью комнатах.
Ну вот я и готов начать свой рассказ. Передо мной блокнот, карандаш и документы. Перечитав протокол, вижу, что не следует его цитировать в первоначальном виде. На нем стоит дата - 6 ноября 1951 года. И в нем содержатся показания, можно сказать, коронного свидетеля. Правда, допросили его почти с пятимесячным опозданием, потому что в связи с операцией «C-L» он тяжело пострадал.
Но если быть точным, нельзя забывать, что именно главный свидетель, Ярослав Ленк, присутствовал в самом начале нашего дела. Хотя некоторые факты, рассказанные им, по прошествии пяти месяцев приобрели другое освещение и в то же время, напротив, им не были раскрыты некоторые обстоятельства, необходимые для того, чтобы в моем повествовании не было неприятных пауз. Итак:
Ярослав Ленк, 27 лет, сотрудник Государственной
«27 июня 1951 года в восемь часов утра я получил приказ ровно в полдень явиться в полной форме в Национальный банк. Мне не сообщили конкретно о моем задании, и я не был до этого знаком с Франтишеком Будинским, одним из директоров Национального банка.
В кабинете товарища Будинского меня представили трем лицам, ожидавшим моего прихода. Один из них, сержант Врана, оказался сотрудником Государственной безопасности. Он поступал в мое распоряжение. Двое других были банковские служащие лет сорока пяти, солидные, подчеркнуто вежливые люди. Их фамилии Шрамек и Войтирж. Мне показалось, что они сознают всю важность задачи и что выбор пал на них как на людей исключительно надежных и толковых… Согласно приказу, я проверил документы и полномочия Враны, Шрамека и Войтиржа, осмотрел оружие Враны и оба пистолета, которыми были вооружены Шрамек и Войтирж, и как руководитель группы нашел все в полном порядке.
Затем товарищ Будинский привел всю нашу четверку в подвальное помещение банка, где находились сейфы.
Здесь же меня познакомили с моим заданием: обеспечить безопасность перевозки в Братиславу двадцати миллионов крои в тысячекронных купюрах. Эти недавно отпечатанные банкноты должны были постепенно заменить в хождении старые деньги.
Банковские служащие открыли стальную дверь сейфа, где лежали аккуратные пачки тысячекронных купюр.
Деньги, отправляемые в Братиславу, хранились отдельно в двухстах пачках. Начальник отдела брал пачки по одной и передавал Будинскому. На обертке каждой пачки была печать с тремя грифами. Будинский осматривал пачку за пачкой, тщательно проверял, не повреждена ли обертка. Делал он это очень внимательно, с большой добросовестностью и передавал пачки Шрамеку. Шрамек действовал еще придирчивее, словно не доверяя контролю Будинского. Так же вел себя и Войтирж, который в свою очередь словно не верил Шрамеку. Брал пачки и укладывал на стол, куда тем временем поставили деревянный ящик с двумя замками. Ящик был не менее метра в длину, сантиметров сорок в высоту и полметра в ширину.
Наконец оба служащих закрыли сейф, каждый собственным ключом, и подошли к столу. И снова пересчитали пачки с купюрами. Затем Войтирж еще раз пересчитал пачки и деньги в них под внимательными взорами остальных. Шрамек выравнивал каждую пересчитанную пачку, складывал деньги в ящик, тоже под контролем нескольких пар глаз, Все деньги, уложенные в ящик, пересчитали еще раз и наконец ящик закрыли. Оба замка щелкнули одновременно. Ключики поделили между собой Войтирж и Шрамек. Хотя я присутствовал при подобной процедуре впервые, мне казалось, что все делается как положено.
Войтирж и Шрамек хранили неприступное молчание. Казалось, миллионы крон, проходившие в течение многих лет через их руки, приучили их свысока и презрительно смотреть на мир, где по-прежнему царят деньги. Я про себя назвал их ходячей добродетелью».
С Ярославом Ленком я, правда, беседовал уже значительно позже. Прошло немало времени, прежде чем мы допросили его впервые и он смог более четко и подробно рассказать о своих впечатлениях и наблюдениях: некоторые из этих наблюдений впоследствии помогли разобраться в происшедшем, и я сейчас начну прямо с них.
«Ящик с деньгами обвязывается крест-накрест, - показывал Ярослав Ленк.
– Веревка специально пломбируется. Сделал это Будинский. Как только он кончил, ящик с деньгами стал уже нашей заботой. Этот ящичек с двадцатью миллионами был на вид совсем невелик.
Банковский служащий нес его с легкостью. Врана и я вышли во двор. Ящик погрузили в большой автомобиль. Мы с Враной сели по обе стороны ящика, лежавшего на сиденье. Подошли Войтирж и Шрамек в сопровождении двух банковских служащих и заняли откидные сиденья перед нами. Служащие простились с нами быстро, но сердечно. Шофер, превосходно знавший свои обязанности, включил мотор. Мы ехали в шестицилиндровом закрытом «мерседесе».