Операция «Канкан»
Шрифт:
Обрываю его фантазии. Пусть сбежим – что тогда? Воры имеют какой-то шанс, их на воле встретят, поддержат, спрячут до поры… Но кому нужны двое беглых контрреволюционеров?
Молчит, только сопит многозначительно.
Наутро нас вызывают по одному. Фашист собран, спокоен. Больше его не били. Меня тем более. Затем роскошное авто марки ГАЗ-А выкатывается из тюремных ворот на улицу Красина. Коротко стриженный затылок капитана маячит перед лицом. Лейтенант Чувырин развалился на заднем сиденье. Мюллер нацепил привычную уже маску интеллигентной
Словом, едем по первому разряду, а не в милицейском «воронке». День стоит солнечный, до вокзала близко. Прелесть поездки портят наручники. Левое запястье пристегнуто к Фашисту браслетами из темного металла. Не удивлюсь, если царских времен.
Новенький черный фаэтон приковывает к себе множество взглядов. В центре Казани всего несколько древних автоколымаг, не свежее наручников. А так – подводы, брички, пролетки.
Я тоже ловлю на себе взгляд. Из-под личины размазни прорезался ночной Мюллер. Оловянные глазки кричат: ахтунг! Последняя возможность бежать!
Знает, сволочь, после пересылки ждет тюремный вагон, потом – неприступные стены московских изоляторов. В итоге, если его не прислонят к шершавой стенке, попадет в лагерь. Там рвануть легче легкого. Но некуда, кругом тайга.
Отворачиваюсь. Пусть мучается.
Тут колесо Фортуны делает поворот. Капитан приказывает тормознуть.
– Чувырин! Сгоняй за папиросами.
Лейтенант топает в магазин за углом. Водитель немедленно вылезает из-за баранки, поднимает левую створку капота. Наверно, очередной раз переживает триумф в глазах казанских мальчишек, колупаясь в кишках новенького авто.
Чувствую возню. Мюллер вытаскивает из шва на брюках тонкую проволочку с загнутым концом. Миг – и наручник выпустил мою руку из пылающих объятий. Рыбьи глаза приказывают: действуй, камрад.
На миг зажмуриваюсь, как перед прыжком в ледяную воду. Погнали наши городских!
Шею капитана сдавливает удушающий прием. Опер дергается, хватает мое предплечье. Правильнее тянуться было к кобуре. Вместо хозяина вытаскиваю его наган. На глазах изумленной публики пара арестантов с синими рожами выпрыгивает из машины.
Водитель едва успевает вынуть из мотора запачканные руки. Вырубаю его банальным апперкотом в печень.
– Куда?
Мюллер решительно кивает на боковую улочку в сторону железной дороги. Правда ли у него схрон или просто импровизирует? Посмотрим.
Он – плохой бегун. Припадает на ногу. Наверно, Чувырин врезал ему в коленку. Я на голову выше, но совсем не в восторге от перспективы тащить подельника на себе. Толпа зрителей с энтузиазмом расскажет второму гэбэшнику про вектор нашего бегства… Оп, накаркал!
– Сто-о-ять, ко-озлы драные!
Между глухой стеной какого-то склада и покосившимся забором раскачивается толстый лейтенант, едва переводит дух после стометровки. Срезал круг и догнал-таки. Уймись, а? Отпусти нас от греха подальше!
Но – нет. Рожа потная, красная, наган пляшет в руке, вот-вот
Погибать из-за дурости? И я решаюсь. Просто выхода другого нет. Шаг в сторону, за спину Мюллеру, чтоб не видно было, как выдерну капитанскую волыну.
Пять шагов. Пуля ударит его чуть выше локтя. Надеюсь – выронит ствол. Или… Посмотрим.
Стреляю под правой рукой подельника. Фашист нервно дергается, сбивая мне прицел. Твою ж налево…
Пуля пробивает гимнастерку под орденом Красного Знамени. Чувырин опускает ствол и изумленно глядит вниз, на яркое пятно. Объемная туша растекается по мостовой.
– Вышак… – я хватаю подельника за косоворотку и трясу как грушу. – Под вышак меня подвел, Фашист!
Он цепляется за мои руки.
– Успокойтесь, Тео! Мы уедем туда, где казнь большевика считается доблестью.
– Пшел на…
Пытаюсь сбросить его, но тщетно. Знает же, что пропадет без меня, хромой, избитый, с легавыми на хвосте. А вспомнит ли потом, кто его вытащил, – вопрос.
Глава 2. Элен
«Роллс-ройс» выкатился из Ганновера, блистая хромированной решеткой радиатора с изящной фигуркой богини экстаза. Дорогое авто понеслось в Берлин.
– В современной Германии есть некое очарование первобытной дикости, не так ли, дядя? – Элен проводила глазами марширующую колонну молодых мужчин в одинаковых светло-коричневых рубашках, черных бриджах и высоких сапогах.
– Именно первобытной, дорогая. Мировая война и муки после Версаля сорвали с германской нации тонкий слой цивилизованности. Теперь они варвары, гунны. Чем они гордились раньше? Поэзией, философией, техникой. А сейчас?
– Золотыми медалями на Берлинской олимпиаде.
– Именно. Мускулы важнее мозгов.
– Но вы предпочитаете вести дела именно с ними.
Сэр Чарльз Колдхэм элегантно управлял лимузином, восседая справа от пассажирки на водительском кресле. Он, живший в Германии десятый год, не желал хоть в какой-то мере сливаться с аборигенами, оставаясь типичным британским джентльменом. В своем, естественно, понимании. С правым рулем ездить по континенту неудобно, но Колдхэм ни за что не променял бы английское авто на «майбах», «мерседес», «хорх», «опель» или тем более на обещанный народу «фольксваген».
В его аристократическом лице неуловимо проглядывало нечто, унаследованное от английских флибустьеров Карибского моря. Когда владелец «ройса» иронически улыбался в жесткие усы, меж тонкими губами была видна полоска неровных, но очень крепких зубов. Кажется, ими только выдергивать пробку из бутыли с ромом, отмечая успех абордажа!
– Такова британская традиция – собирать богатый улов в бедных странах. Хотя нынешний Рейх выбирается из нищеты. Не без моей помощи. Боюсь, поэтому скоро утратит былую привлекательность. Ограничения в торговле практически уже не действуют, стало быть, мои деликатные услуги «Рейнметаллу» не особо ценны.