Операция «Муравей»
Шрифт:
До Сока добрались на рассвете. А пока укрепляли жердь на крутом глинистом берегу, пока папа возился с насадкой, которую, размахнувшись, бросил на середину Щучьей ямы, солнце из-за леса выплыло.
— Видите, друзья-товарищи, и новый день к нам пожаловал. Теперь внимательно следите. Чуть что — мигом ко мне. Я буду вон за тем тальником.
— Коси, папа, не беспокойся. Клюнет — не проглядим.
Но прошел час, миновал второй — тихо на Соку. Иногда лишь выпрыгнет какая-нибудь мелюзга, разбежится по малиновой воде весёлый круг, а затем снова не шелохнётся речная гладь.
Надоело Свете и Саше на неподвижную верёвку смотреть, да и глаза устали. Легли на траву — мягкую, душистую — и уснули. Проснулись от непонятного шума. Вскочили, на Щучью яму посмотрели, а это жердь ходуном ходит, вода кипит-бурлит, волны на берег набегают.
— Клюнуло, клюнуло! — не своим голосом закричали Саша и Света.
Прибежал папа, потрогал натянутую, как струна верёвку, опять убежал, едва успев крикнуть:
— Я в Кривую балку за подмогой!..
Шесть человек вытаскивали сома из Щучьей ямы и еле-еле сладили. Шутка ли, когда его потом на колхозный ток привезли и там на весы положили, в нём оказалось сто четырнадцать килограммов. Голова бычья, усы будто шпаги, туловище на почерневшую от времени колоду похоже.
— У-у, чудо-юдо-расстрашилище! — удивлялись одни. — Права бабка Серафима: сущий крокодил!
— Вот уж поблаженствует Николай Егорович, — говорили другие. — Захочет — пожарит, захочет — пирогов напечёт и ещё запас останется. Только посолить надо.
Третьи, посмеиваясь, добавляли:
— Может, он и не станет солить. Отвезёт в город на крытый рынок — денег карман огребёт.
Папа слушал-слушал эти разговоры, усмехнулся:
— Скажите-ка, дорогие други, у кого есть артельный котёл?
Такого котла не оказалось. Зато нашли два трехведёрных чугуна, одну десятилитровую кастрюлю и несколько кастрюль поменьше.
— Да зачем тебе, Николай Егорович, столько посуды? — удивлялись люди.
— Буду уху варить. Чтобы на всё село хватило! — Попросил Свету с Сашей: — Бегите-ка, друзья-товарищи, по домам. Зовите всех-всех на околицу с ложками, мисками. Да чтобы лавровый лист с перцем прихватили.
— Мы, папа, сейчас, мы мигом!
И полетели со двора на двор, со двора на двор — только концы Светиной красной косыночки, словно крылья жар-птицы, трепыхались. Лишь у бабушки Серафимы ребята притормозили. Распластав метровые крылья и вытянув длиннющую шею, на них двинулся, зашипев по-змеиному, сам Барон. Отыскался он утром. Вчера соседи по ошибке вместе со своими гусями загнали в свой сарай, там и ночевал.
Выбравшись от бабушки Серафимы, Света и Саша заспешили пуще прежнего. Потому что на землю опускались сумерки. В небе затеплились первые несмелые звёздочки. От околицы к ним потянулась кудрявая струйка сизоватого дыма. А по селу уже плыл ни с чем не сравнимый запах папиной ухи.
Окунь Окуневич
Света проснулась рано-рано. И сразу Сашу с Серёжей растормошила. А потом все трое босиком — топ, топ, топ! — к папиной кровати.
— Папа, вставай! Пошли!
Он, оказывается, уже не спал. Засмеялся.
— Ага, не забыли, какое сегодня число?
— С вечера помним. Пошли!
— Хорошо, хорошо. Только сначала приведите себя в порядок, позавтракайте. А я тем временем Окуневичем займусь.
Пока ребята умывались, пока одевались да под присмотром мамы по яйцу всмятку съели и молоком запили, папа на кухню прошёл, стеклянную банку с широким горлышком водой наполнил, над эмалированным тазом склонился. А в нём, легонько руля хвостом, плавала горбатая рыбка, разрисованная чёрными полосками.
— Здравствуй, Окунь Окуневич, — сказал папа и щёлкнул пальцем по тазу.
Рыбка не испугалась. Наоборот, поспешила на щелчок, острый ротик чуть-чуть из воды высунула, жабрами пошевелила: здравствуй, дескать, хозяин!
Папа бросил в таз мотыля — так называют личинку комара-долгоносика. Рыбка чмок! — и проглотила его. Бросил второго — то же самое. И третьего съела, и четвёртого… А потом, может, десятого, может, двадцатого по счёту мотыля ударила носом, отплыла в сторону.
— Значит, наелся, — решил папа. — И ребята, наверное, позавтракали. — Повысил голос, спросил: — В путь-дорогу готовы, друзья-товарищи?
— Готовы-ы!..
— Двинулись!
Стукнула дверь, скрипнули половицы в сенях — и дома осталась одна мама.
Стеклянную банку несли по очереди. Сначала Саша, за ним Света, а последним Серёжа. Несли осторожно, шагали неторопливо, чтобы не споткнуться, вместе с водой не выплеснуть случайно и рыбку. Ведь была-то она необыкновенная. Нет, не золотая, как в сказке Пушкина, но тоже очень и очень непростая.
Поймал её папа на Соку, возле старой ивы, что купала свои гибкие ветви в набегающих на берег волнах. Поймал не одну — были ещё два усатых, в тёмных крапинках пескаря, три плотвички и забияка ёрш.
С той рыбалки папа вернулся усталый, к тому же поздно вечером. Переложил рыбу из садка в эмалированный таз и скорее отдыхать. А утром от удивления языком причмокнул. Все рыбки уснули, а окунь живой! За выносливость, за силу папа тут же назвал его по отчеству. С тех пор только и слышно было: Окунь Окуневич да Окунь Окуневич…
Прошло лето, отшумела дождями осень, за нею прикатила и зима. Окунь к своей новой жизни так привык, словно тут, на кухне, и родился. Если хотел есть, стучал носом в стенку таза: эй, мол, хозяин, помнишь ли ты про меня?
А то вдруг начинал шумно плескаться, настоящие буруны поднимал. Это значит, не нравилась ему вода — слишком тёплой стала.
— Наш Окунь Окуневич такой умница, такой умница! — рассказывал папа знакомым. — Всё знает, всё понимает!
Знакомые вежливо улыбались, папа же сердился.
— Не верите, — спрашивал, — не верите? Да он лучше любого барометра, без него я — ни шагу.
Папа имел в виду, конечно, рыбалку. Прежде чем собираться на Сок, подходил к тазу, бросал мотылей. Если окунь брал их — торопливо собирал удочки. Если не притрагивался — оставался дома, знал: клёва не будет.